Дирекция Программы «Ульяновск – литературный город ЮНЕСКО» завершает публиковать работу студентов-практикантов 2 курса магистратуры Института международных отношений, факультета лингвистики, межкультурных связей и профессиональной коммуникации Ульяновского государственного университета (Крашенинникова Екатерина, Храм Мохаммад,  Скворцова Ксения, Алиева Диана, Парфенова Мария, Терехина Анастасия) по переводу на английский язык повестей и рассказов ульяновского автора Валерия Ерёмина.

Об авторе:

Ерёмин Валерий Александрович – поэт и прозаик из рабочего посёлка Сурское Ульяновской. Он является членом Союза журналистов РФ, Союза писателей России, председателем Сурского литературно-поэтического объединения «Промзинские слоги». Валерий Александрович – постоянный автор «Литературной страницы» районной газеты «Сурская правда», имеет публикации в областных литературно-художественных альманахах «Карамзинский сад» и «Симбирск», автор нескольких сборников рассказов и стихов. 

Сегодня Вы можете прочитать повести и  рассказы из книги «Разговор», 2021 года издания, художественный перевод которых подготовили Терехина Анастасия и Парфенова Мария.

Приглашаем к прочтению всех желающих, а также читателей из других стран. Здесь вы можете прочитать повести сначала на русском языке, а затем на английском.

*

*

*

 

БАРД

Они жили в одном посёлке, на одной улице, на одной стороне или как раньше говорили на одном порядке, а ещё эту сторону улицы в народе называли солнечной или красной. Окна их домов смотрели на юг, на солнышко, которое в ясные дни поднимаясь на самую высокую точку над горизонтом и ярко светило в комнаты, которые на селе именовали передней. И всем им солнце светило одинаково. Они ходили в школу и каждого из них одолевали заботы и стремления.

Звали их Валерка, Вовка и Герка. Валерка жил почти на самом верху улицы в не большом каменном, белом домике с бабушкой. Он был самый старший из троих. По весне в палисаднике у них с бабушкой расцветала сирень, а из приоткрытого окна часто была слышна музыка. Валерка очень любил музыку. Он играл на многих струнных инструментах: балалайке, мандолине и гитаре. Где и когда он научился играть, никто не знал.

Ниже на квартал, можно сказать посередине порядка жил Вовка, с отцом и тёткой. Отца у него звали Костей.  Вовка был самым молодым из этой троицы, и он тоже играл на гитаре или как кто-то говорил, что-то бренчал там и пел.

В самом низу улицы жил Герка. Этот пытался играть на балалайке в Доме пионеров. Его даже втиснули в кружок, но из этого ничего не получилось. Правда он порой сидел в рядах не большого струнного оркестра и что-то там брякал по струнам, но, увы. Петь он пробовал ещё раньше в начальной школе. Выйдя как-то в центр большого класса, на каком-то утреннике, он что-то вовсе не пропел, а прошептал. Потом поплакав немного, решил впредь этим делом больше не заниматься. Но с возрастом, когда многие сверстники взялись за гитары и под них запели модные песни, собирая вокруг себя парней и девчат, решил освоить гитару. Герка долго уговаривал отца купить ему инструмент. Тот отбивался от него как только мог, доказывая, что у того ничего не получится, говоря:

- Нет у тебя видимо слуха. Медведь как говорят, на ухо наступил.

- Да попробую я, и Валерка мне обещал помочь, я уже с ним об этом говорил, – убеждал отца Герка.

- Валерка другое дело. У него дядя был музыкант, жаль только на войне погиб. Это вот был талант. На всех инструментах мог играть и даже на пианино и скрипке. Валерка, видно, в него, а у нас никто не играет ни на чём: ни я, ни мать, ни брат твой и у тебя ничего не получится, поверь мне, послушайся, – уговаривал отец Герку.

Но где там.  Купи и всё. И отец в конце концов сдался.

И вот вскоре Герка держал в руках и любовался покупкой. А она попахивала и поблескивала свежим лаком. Радовала глаз своей золотисто-жёлтой декой. Её форма напоминала женское тело. Чёрный её гриф стройно и туго натягивал молчащие и готовые запеть струны… Но прав оказался Геркин отец. Заходил Валерка, показывал приёмы игры. Сам играл. Да так играл, что можно было заслушаться. Герка тоже пытался что-то изобразить и сплести из разных аккордов в виде мелодии, но получалось это очень коряво, как он только не бился, а уж пропеть под это всё и вовсе. Короче не хотела говорить с ним гитара своими семью струнами. Даже домашний любимец кот, заслышав его исполнение, начинал проситься на улицу. И потом Герка стал всё реже и реже обнимать свой инструмент и извлекал из него не радостные звуки, а затем и вовсе разлюбил и забросил.

Тем временем, Валерка окончил школу и куда-то уехал. Вовка переехал с отцом в другой дом на другую улицу. Встречались они с Геркой мимолётно. Интересы у них были разные. Особых дружеских чувств они друг к другу не испытывали. Возможно потому, что однажды, когда жили на одной улице, так немного подрались. А как подрались? У Вовкиного дома была небольшая горка. Её мальчишки тайком поливали зимой водой и катались с неё на коньках, санках, самокатах и баландах. Это всё не особо нравились Вовкиному отцу.  Вообще он был какой-то мужчина для многих странный. Нигде не работал, говорили, был вроде больной. Постоянно куда-то писал какие-то письма. Говорили, искал правду. И регулярно гонял мальчишек от дома. Приходилось кататься тайком и по вечерам. Однажды вечером Герка взял соседский самокат, своего у него не было, и отправился на горку. Неожиданно появился Вовка, а за ним его отец. Так бы Вовка, конечно, не посмел напасть на Герку. Правда он был выше или как раньше говорили, был долговязый, и ходил, как-то немного подпрыгивая. А Герка имел небольшую коренастую фигуру. И когда Вовка внезапно напал на него и хотел повалить, Герка вначале устоял. Но потом падали они вместе. Вовка упал на спину, а Герка на него и попал тому коленом в живот и Вовка взвыл от боли. Герка схватил самокат и стал втыкать свои пятки себе в зад. В общем, побежал вниз, по улице домой. Вовкин отец, взяв лопату, кинулся за ним. Ну, где там.  И тот только в отчаянии метнул её в след беглецу. После этого инцидента Герка и Вовка не предали этому особого значения и продолжали общаться. Оба они ходили в Дом пионеров, но в разные кружки. Герка посещал – авиамодельный, а Вовка – драматический. Иногда за дверью были слышны девчачьи голоса, а среди них звук гитары и Вовкин голос.

Быстро прошли школьные годы. В памяти ребят бывших школьников мало, что сохранилось. Единицы помнят, как Вовка приходил в школьный радиоузел. Обычно, он приносил пластинки, с зарубежной музыкой, иногда эта музыка была на «костях», на рентгеновских фотопластинках. Ещё он иногда собирал на перемене в палисаднике, на заброшенном парадном школьном крыльце небольшую группу ребят и девчат и давал свои концерты. Говорили, что иногда он исполнял песни и своего сочинения. Но, к сожалению, Герка не был в числе слушателей. В это время он увлёкся техникой, а конкретно занимался в радиокружке. Музыку он, конечно, любил слушать, особенно по самодельному радиоприёмнику, собранному с другом одногодком, которому учитель физики доверял вести школьный радиокружок.

А Вовка в промежутках между своими выступлениями говорил:

- Давайте махнём учиться в мореходку. Поплаваем, по- бороздим моря, посмотрим заграницу, на людей, на их жизнь, в общем посмотрим на мир.

Герка не знал, уговорил он кого, или нет, но слышал, что сам Вовка уехал в Ригу… Потом они через несколько лет вновь встретились, нет не в Риге, а в своём посёлке, из которого Герка никуда не уезжал. Вовка позвонил ему и сказал, что он уже собирается опять в Ригу и попросил:

- Давай встретимся на автовокзале. Мне сказали, ты где-то там рядом живёшь. Надо бы поговорить. 

- Так заходи, – пригласил Георгий.

- Нет, – ответил Владимир. – Я не один, да и вещи у меня и автобус.

Они встретились перед зданием автовокзала и Владимир сразу, без всякой там подготовки, предложил Георгию заняться бизнесом. И начал рисовать картины и перспективы этого дела.

Георгий сразу остановил его:

- Извини. Я не могу и не хочу этим заниматься. У меня есть работа, которая меня вполне устраивает. Извини.

- Может, передумаешь или ещё кому предложишь, – и с этими словами протянул Георгию листок с записанным на нём номером телефона.

- Ничего не обещаю, – ответил Георгий.

- А вот и мой автобус. Ладно, пока. Звони – сказал Владимир и отправился за вещами и своей спутницей.

- Пока, пока – ответил Георгий, а сам подумал. – Что же это я его не спросил, играет он на гитаре или нет.

И постояв немного, он отправился домой.

Прошло много лет, Георгий забыл о Валерии и Владимире, да что там говорить жизнь порой делала так, что он порой забывал и о себе. Появились дети, потом внуки. Он стал писать и выпускать книги. Раньше-то он писал только для себя. И вот однажды он встретился с Женей. С девчонкой, с которой он дружил когда-то в школе. Женя поздравила его с выходом книг. Сказала, что ей понравилось и что теперь его можно называть литератором. А потом спросила, помнит ли он Вовку, со своей улицы который играл на гитаре, пел свои песни, ходил в Дом пионеров и учился с ними одной школе. И Георгий, конечно, вспомнил его, а Женя сказала, что о Владимире кое-что можно найти в интернете. И позже Герка стал искать. И то, что он нашёл, сильно взволновало его.

Владимир Константинович А…(1947 - 2009гг.) - автор и исполнитель своих песен.

Выпустил 7 компакт-дисков в стиле авторский шансон. Имеет 12 стихотворных сборников.

Что конечно удивило и обрадовало Георгия.

Публикации в прессе о советской подпольной песне пестрили его именем, и путь на официальную сцену ему был закрыт. Закрытые авторские вечера, домашние концерты, гастроли (Иркутск, Рига, Ленинград...).

В 2005 г. пропал без вести.

Это уже огорчило Георгия, и он стал звонить и расспрашивать школьных друзей и слышал ответ, да был такой, но с кем учился, не знаем, точнее не помним, а уж где жил и что случилось…

Георгий бродил по интернету, слушал песни Владимира и искал и то, что находил, поражало его.

Карательная психиатрия возвращается?

09.10.2008

Насильно отправленный властями в психушку рижанин Владимир А… ищет правды в Европейском суде

У Владимира А… появилась надежда, что в Брюсселе защитят его права.

Владимира А… обманом поместили в центр социального обеспечения для душевнобольных. Психиатр дал заключение о слабоумии, даже не увидев пациента, а на суд, который признал Владимира недееспособным, его даже не пригласили.

Письмо, которое Владимир А прислал в редакцию Рижской газеты «Суббота», написано грамотно и удивительно логично для «слабоумного и неадекватного» человека, каким его называет в своем решении суд Зиемельского района Риги и Рижский окружной суд. (Владимир А.. к письму приложил документы и решения обоих судов.)

Подобного рода дела, когда неудобного властям человека объявляют сумасшедшим и сажают в психушку, характерны для стран с тоталитарными режимами. Если Европейский суд примет решение в пользу Владимира, это будет еще один удар по демократическому имиджу Латвии.

Георгий сразу вспомнил Володькиного отца Константина, который тоже куда-то всё писал и искал правду для себя и других. Вот тебе и на…

А вот, что дальше нашёл Георгий.

Приют для бесприютных душ.

Журналисты газеты «Суббота» отправились навестить Владимира А…, чтобы на месте разобраться, что же произошло и как бывший журналист, поэт и бизнесмен оказался в заведении для инвалидов с нарушениями психики. Центр социального обеспечения «Иле» затерялся в глуши Добельского района. Вековые дубы, березовые аллеи и тишина встретили журналистов на подъезде к пансионату. Почти идиллия!

        Владимир встретил журналистов в крошечной комнатке, где он жил вдвоем с соседом. Обрадовался подаркам, которые через них передала ему бывшая жена Тамара, — на сигареты и фрукты денег не хватало. Из пенсии, которую за него получал назначенный судом опекун (социальный работник), ему выдавали четырнадцать латов с копейками, остальные уходили на содержание в пансионате.

    Общаться Владимиру было не с кем, кроме одной супружеской пары, страдающей эпилепсией, — когда нет приступов, это нормальные люди. Интернет — недоступная роскошь, отправить письмо — проблема: на почту разрешается выйти, когда она уже закрыта. Владимир пытается по старой привычке писать стихи, читает книги, привезенные друзьями, чтобы и впрямь крыша не поехала от безнадеги. Представишь, что в этих стенах пройдет вся оставшаяся жизнь, — волком выть хочется...

    В лихие 90-е вместе с женой Тамарой Владимир занимался бизнесом. Возил в знаменитую петербургскую глазную клинику латвийских детей с проблемами зрения. Десятки семей благодарны ему за восстановленное здоровье. Руководил Владимир и фондом «Славяне», сотрудничавшим с Россией.

Вот тогда видимо Владимир и заскочил, на малую родину, и предлагал заняться Георгию бизнесом.

А дальше всё больше и больше поражало Георгия.

Как же мог этот энергичный и образованный человек оказаться в богадельне? Среди постояльцев пансионата «Иле» он кажется белой вороной.

    Если проследить все крутые повороты судьбы Владимира, то становится понятным, что в своих сегодняшних бедах частично виноват он сам. Нелегкий у Владимира характер — бескомпромиссный, заводной, конфликтный. Он из тех правдолюбцев, что вечно с чем-то воюют, что-то кому-то доказывают и наживают врагов.

Да наследственность никуда не денешь – понял Георгий, папина в нём кров видимо взяла верх. И читал дальше.

    Первая семья у Владимира не сложилась. Вторая жена Тамара, с которой он в последние годы не живет вместе, чисто по-человечески сочувствует Володе, но мало чем может помочь. Квартиру в денационализированном доме Владимир потерял, были у него и проблемы с алкоголем. В результате в 2003 году Владимир, инвалид II группы, оказался в центре социального обеспечения «Межциемс» в Риге.

    — Хороший пансионат. Многие его обитатели относились ко мне с уважением, советовались, просили написать за них письма, — рассказывал Владимир. — Не сложились у меня отношения только с руководителем социальной службы, который меня возненавидел и стал преследовать.

    По словам Владимира, конфликт начался с того, что он в доверительной беседе попросил его присматривать за обитателями пансионата и докладывать ему, кто с кем пьет, о чем говорят, на что жалуются. Владимир наотрез отказался стучать. И тот начал выживать его из пансионата.

    Глава социальной службы, рассказывает Владимир, неоднократно вызывал полицию к «разбушевавшемуся пьяному» постояльцу, хотя тот утверждает, что уже завязал с алкоголем. Да и в «деле Владимира» нет полицейских протоколов о нарушении им правил поведения в пансионате.

    Несколько раз руководитель социальной службы вызывал спецбригаду, которая увозила Владимира в психбольницу, но вскоре он возвращался. Зато у руководителя в итоге накопилась информация о том, что Владимир — пациент дурки.

    Однажды начальство предложило Владимиру разойтись «по-хорошему»: перевести его в такой же пансионат, но только в Добельском районе. Владимир, слабо зная латышский, подписал заявление о переводе. Когда же оказался в пансионате закрытого типа для душевнобольных — то было уже поздно.

Конечно, здорово они его кинули, понял Георгий и ничего ведь не сделаешь, государственная система.

    Так прокомментировал «дело Владимира» глава социальной службы:

    — Владимир доставлял нам много неприятностей. Образованный человек, он читал книги, играл в шахматы, но когда выпивал, становился агрессивным и неадекватным. Его неоднократно отправляли в психбольницу, а потом перевели в пансионат для инвалидов с нарушениями психического здоровья, потому что в «Межциемсе», Владимиру, в пансионате общего типа, не место. А недееспособным признал его суд, так что ничего личного тут нет!

Вот такие люди бывают, если их можно назвать людьми, читая, с большим сожалением и негодованием думал Георгий и читал дальше.

    Лица, признанные судом недееспособными, теряют право участвовать в выборах, распоряжаться денежными доходами и имуществом, вступать в брак, состоять на государственной службе, подавать заявления в органы государственной власти, местного самоуправления и в суд. Таких людей можно принудительно подвергнуть психиатрическому освидетельствованию и лечению.

Нельзя признать человека больным заочно!

   Газета «Суббота» связалась с психиатром профессором, которая в свое время наблюдала пациента Владимира.

    — Владимира я помню: интеллигентный человек, который не страдал тяжелыми психическими заболеваниями. У него были проблемы с алкоголем. Владимир принадлежал к такому типу личности: импульсивный, несдержанный, он не может жить в состоянии покоя, вечно ищет свою правду. Отсюда проблемы в общении с другими людьми, конфликты. Причем такие черты личности с возрастом, как правило, обостряются.

     - Однако то, что Владимира признали недееспособным, для меня неожиданность и грустная новость. Жаль, что суд не посчитал нужным обратиться ко мне за консультацией как к врачу, который долгое время общался с Владимиром.

    Что касается заключения психиатра о душевном здоровье пациента, то специалист может его дать только на основе всех данных о его заболеваниях и, конечно же, лично обследовав пациента.

И у Георгия стало так горько и больно на душе и обидно за земляка, что он с трудом заставлял себя читать дальше.

    Грамотно подготовить документы в Европейский суд, чтобы их не отфутболили, не так просто. Удивительно, что Владимир смог это сделать без помощи адвоката! Пишет газета.

    На счету «Гражданской комиссии по правам человека» не одна победа. И пусть их не так много, но за каждой — история человека, который отчаялся в поисках справедливости, был унижен и почти сломлен. Один из них — это рижанин Владимир. Помочь ему вместе с его другом взялась и газета «Суббота».

    — Я регулярно навещал Владимира, и знал, что он стоит на очереди на социальную квартиру, — рассказал «Субботе» друг Владимира. — Его, правда, попытались лишить законного права на жилплощадь — якобы он навечно переведен в пансионат. Мы доказали, что это не так, и наконец добились справедливости: Владимир получил благоустроенную квартиру в новом социальном доме.

   Друг перевез Владимира в новую квартиру, а его коллега по «гражданской комиссии» помогла обставить ее и создать уют. Но Владимир был счастлив всего три месяца: годы борьбы и лишений подорвали его здоровье, и еще не старый мужчина умер от сердечной недостаточности.

    Друг переживал смерть Владимира чисто по-человечески, и как член совета «Гражданской комиссии»: по правам человека. Дело против неправедных судей, которые незаконно признали Владимира недееспособным, и недобросовестных психиатров было закрыто.

    Действует старый принцип: нет человека — нет проблемы.

Георгий видел, что есть ещё люди с человеческим лицом и душой, но это мало успокаивало его.

Потом он нашёл слова друзей-поэтов, которые посвящали ему свои строки. Один из них писал.

Светлой памяти Владимира.

Андрей Саар

         "Я живу в Зурбагане

           на Проспекте Мечты..."

               

Здравствуй, Вовка! Давненько

Не видались с тобой,

Прямо к дому, к ступенькам,

Приникает прибой...

И в прибрежном тумане

Опадают листы...

Ты живешь в Зурбагане,

 на Проспекте Мечты...

 

Ты - бродяга душою,

Я - оседлый брюзга,

Что же нас так с тобою

Развели берега?

Мы бранится не станем,

Мы с судьбою на "ты"...

Как ты там в Зурбагане,

 на Проспекте Мечты?...

 

Память двери откроет

Наших дней удалых,

Так крылато порою

Твой читается стих,

Мы другими не станем!

Только жаль мне, что ты...

Ты живешь в Зурбагане,

 на Проспекте Мечты...

 

Другой Виктор Мурзин   вспоминал.

Хорошо знал Володю. Встретились, познакомились и подружились в 1973 году на семинаре молодых писателей при Союзе писателей Латвии (русская секция). На этом семинаре, в моем представлении, он был самым талантливым среди нас, приглашенных на учебу и обсуждение…Жаль Володю! Он, глубоко русский поэт, был оторван от России. Это его, на мой взгляд, и погубило.

В моей первой книжке стихотворений с предисловием Николая Старшинова есть строки, посвященные Владимиру:

 

* * *

Не озлобляйся, спрячь обиды меч,

В мечтах о будущем расслабься.

Лети и не гаси попутных свеч,

Над собственным уютом позабавься.

 

Пусть будет так, пусть треплет жизнь и бьет

Твои стихи хулой и лживой славой.

Настанет день - постылое уйдет,

И прошлое покажется забавой.

 

Придет твой час, забьют колокола,

И ты, очистившись от смутных размышлений,

Взбодришь людей потоками тепла,

Растопишь зависти, наушничества тени.

 

Ирина* горсть фиалок принесет,

И улыбнется тяжело губами.

И шаровую молнию возьмет

С твоими просветленными стихами.

1978

* Ирина - это не только аллегория мира и покоя, но и имя первой жены Владимира (примеч. автора).

Отзовитесь те, кто знает, когда в 2009 году ушел из жизни Владимир и где он похоронен.

Продолжает Мурзин.

Володи больше нет. Он ушел из жизни, но остались его стихи и песни.

Но Георгий нашёл и такую запись, которая ещё больше огорчила его.

Здравствуйте! Меня зовут Юлия. Я внучка Владимира и вышеупомянутой Ирины, деда никогда не видела и практически ничего о нем не знаю. Виктор, если вам не трудно свяжитесь со мной пожалуйста. Буду очень рада, если вы поделитесь со мной воспоминаниями о дедушке. Так и не довелось мне с ним познакомиться.

Как и дедушка, я тоже сочиняю стихи, хотя мне до него еще далеко. Буду очень признательна, если вы откликнитесь.

С уважением, Юлия.

- Как прав Виктор Мурзин! – подумал Георгий. – Никогда,  ни в каком  случае, нельзя отрываться от Родины,  ни от большой, ни от малой! А ещё нельзя отрываться от семьи. Неужели, Владимир не понимал этого?...

Ещё Георгий нашёл искренние воспоминания другого человека.

Лариса Романова.

Я с болью и сожалением смотрю на человека, который навсегда остался в моей памяти. Мне было 17, ему 18, когда мы коротко встречались. Я надолго уехала из Латвии и вернулась только в 91. Я Володю искала. Но опоздала. Я могу сравнить того и этого человека. Того, нежного, ранимого, чистого, талантливого тогда и с ролика - израненного, едкого, с измученной душой, но не сдавшегося. Пусть земля согреет моего инопланетянина, прилетевшего на землю из кристально чистого мироздания на нашу грязную землю.

  И совсем неожиданно Георгий при встрече с хорошо известным Санкт – Петербуржским поэтом, бардом Николаем Ерёминым, тоже родившемся на Суркой земле услышал такие слова: 

- Эту песню «Напишу через час после схватки» я впервые услышал в середине 80-х годов прошлого века в исполнении своего брата Анатолия. Произведение стало одной из песен, на которых я оттачивал своё исполнительское искусство, многократно исполняя её в кругу друзей и студенческих компаниях. Много позже я совершенно неожиданно узнал, что её автор - мой земляк, уроженец р. п. Сурское Ульяновской области, поэт, бард Владимир. О его судьбе мне удалось узнать немногое: родился в Сурском. Уехал в Ригу, работал журналистом, писал песни. В годы перестройки он, пытался заниматься бизнесом, был заточён в психушку и в 2009 году его не стало. Светлая память земляку!

 

И СТАЛ МНЕ ПИТЕР БЛИЗКИМ И РОДНЫМ…

- Ты говоришь, почему мне Питер стал вдруг близким и родным? – спросил Георгий своего собеседника и на минуту замолчал… - Да нет, это не сразу и не вдруг. Ты понимаешь, если тебе родители что-то в детстве рассказывают ох как в памяти-то остаётся. Вот и мать моя начала мне говорить, что в Питере жила. Я слушал и даже вначале не поверил. Не знаю почему, но не верил. А она стала рассказывать, что отца её Ивана Степановича ещё до революции в царскую армию призвали, и попал он во флот. Службу нёс на броненосце «Император Павел I». Может, слышал про такой? Известный в своё время корабль был.

- Выходит он что же и в Первую мировую воевал? 

- Вот чего не знаю того не знаю. Не поведал дед мне об этом. Не любил он о таких вещах рассказывать. Да и мы, народ-то, ведь какой. Правда я тогда молодой, зелёный был, в школе учился и к деду в деревню приезжал регулярно, и почему-то ума не было расспросить его обо всём, да и записать не грех было бы. А сейчас вот очень жалею.

- Так об этом броненосце наверно что-то написано.

- Написано-то, написано, но ведь как пишут и кто пишет. При царе батюшке одно, после революции или как его теперь называют, после переворота другое, а в нынешние времена третье. Как раньше говорили, каждый со своей колокольни смотрит и выгоду свою в чём-то ищет. А дедов рассказ мне был бы как-то ближе. А из прочитанного, я понял, что «Павел I» в Первую Мировую в морских сражениях не участвовал. Он ходил по Балтике, охраняя минные заграждения от немецких тральщиков, а ещё охранял противолодочные сети и суда, которые эти сети и мины ставили. А были там морские битвы, я не знаю, но уверен, что броненосец в любой момент был готов вступить в бой. Вот о семнадцатом годe мне дед Иван немного говорил да я ведь даже об этом чуток писал где-то. А вот сам послушай, что другие вспоминали об этом. Эту катастрофу, которая постигла Россию в 1917 году, никто из бюрократии не ждал и не предвидел. И лишь немногие, осознавали неотвратимость этой катастрофы. А уж назначение премьером, совершенно неспособного старца, это был предел. В середине января говорили о том, что офицерство и матросы были проникнуты негодованием и волнением, и в спасении страны считали, был один путь. И, несмотря на уже происходившие продовольственные беспорядки в столице, в Питере и полную дезорганизацию власти, мракобесие правительства не ослабевало. Власть, совершила безумный акт. Государственная Дума и Государственный совет были распущены на месяц, это и послужило сигналом к бунту. Но почему-то в день совершившейся в конце февраля революции или как говорят переворота, офицеры и командующий, оставались, совершенно не готовы к событиям на флоте, к бунту который деятельно готовили подпольные силы. Говорили, что это были большевики. Они оказались не в пример решительнее, чем великие князья, пытавшиеся уговорить императора не губить свою страну.

И что удивительно, новая революционная история продолжает держать в тайне имена тех ее бойцов, которые 3 марта 1917 года дали сигнал к мятежу на флоте на Гельсингфорском рейде. Нужна была огромная предварительная работа, чтобы корабли, все как один, последовали сигналу, данному с «Императора Павла I». Здесь на корабле была создана, глубоко законспирированная ударная группа, которая удивительно слаженными действиями при полном неведении офицеров сумела организовать подачу питания на башни, взять на себя управление, поднять на корабле боевой флаг и привести в действие мгновенно рассыпавшиеся по кораблю группы боевиков. Заговор они на «Императоре Павле I» в 1917 году воспроизвели с полным успехом. Очевидно, что меры «отеческого отношения» к матросам или хотя бы элементарного политического надзора на корабле отсутствовали или были слишком слабы.

А вот послушай, что я написал о воспоминаниях деда.

Иногда дед вспоминал службу во флоте и говорил: «Знаешь, как муштровали? А если што не так, можно было и в зубы получить. «Ваш броть» всякий был, то есть «ваше благородие». Я вроде молодой, и сила была, и всякие там упражнения с тяжестями. А што сделаш? Ничего. Командир корабля, правда, мужик хороший был. Особо в обиду не давал. А время-то смутное. В один момент чую, что кораблём кроме командира стал командовать ещё кто-то. И вскоре, а это, стало быть, перед революцией, у нас на крейсере, на «Павле», бунт, восстание. Это токо говорили, что вроде на «Авроре» началось, нет, у нас на «Павле». На пожарных щитах все топорики, все багорики расхватали, и началось. Всех офицеров, кто издевался, кто злобствовал, – по голове, и за борт. Может, оно слишком жестоко, но што поделаш, время такое было. Оказывается, на корабле судовой революционный комитет был. Всех на верхней палубе построили. Объявили, что власть на корабле перешла к судовому комитету. Командира и несколько человек, в том числе и меня, ввели в состав комитета. За што- прошто не знаю, может за то, што грамоту знал и имел две специальности – канонир и писарь. А может за дисциплину. Не знай».

- Видимо здорово большевики там поработали?

- Выходит, что так. Вот как ещё пишут.

Роковой просчет власти был, не решившейся перебазировать дредноуты в Рижский залив, отчего они, стоя в Гельсингфорсе, подверглись интенсивному революционному разложению, которое отразилось на «Павле I», и это было особенно успешной деятельностью подпольных организаций. Для командира и офицеров зревший на корабле мятеж оказался полной неожиданностью. В отличие от 1912 года, когда в команде нашлось немало матросов, считавших своим долгом предупредить офицеров о подготовке мятежа, в 1917 году такой информации офицеры, похоже, не получали. Не было, как видно, и попыток «отеческого отношения» к матросам, о чём не раз скорбел в своих воспоминаниях министр Григорович, но к налаживанию добрых отношений на флоте сам не приложил никаких усилий. И мятеж, организация которого до настоящего времени остается совершенно не освещенной никакими документами и исследованиями, произошел так же вдруг, как это было на «Потемкине», но вовсе не стихийно, а по сигналу хорошо законспирированных организаторов.

И Георгий обратился к собеседнику:

- Ты, конечно, смотрел фильм о мятеже на «Потемкине» и здесь тоже довели видимо матросов, а, то, это как можно при всём хорошем, на бунт людей поднять, и слушай дальше.

Офицеры, также, не оценив взрывоопасности момента, пытались войти с командами в совместное обсуждение событий и возможного хода их развития. Непостижимую близорукость проявил и только что вернувшийся из Петрограда и, значит, хорошо осведомленный об уже состоявшемся 28 февраля перевороте, начальник 2-й бригады линкоров. Отказавшийся выйти к команде с началом волнений на своем флагманском корабле «Андрей Первозванный», он предпочел отправиться в штаб, но по пути был убит. В это же самое время, около 20 часов, как свидетельствовал флагманский журнал первой бригады линейных кораблей, корабль «Павел I» поднял боевой флаг и навел башни на стоявший рядом с ним линейный корабль «Андрей Первозванный», после чего на «Андрее» был также поднят боевой флаг. На обоих кораблях были слышны выстрелы. За ними боевой флаг подняла стоявшая рядом «Слава» и почти тотчас же — дредноуты «Севастополь» и «Полтава». Мятеж охватил весь флот, не исключая «Гангут», на кораблях не прекращались крики и выстрелы.

Георгий, порой иногда, останавливался и отрывался от своего листа, и было видно, что он пытается представить себе происходящие в те далёкие времена события. А в них рассмотреть своего деда, и увидеть, как, и что, мог тогда делать этот молодой матрос, из далёкой российской деревни, попавший в такой стремительный круговорот исторических событий.

-Такие вот есть воспоминания, – откладывая исписанный лист, сказал Георгий, беря другой, и читая дальше, и почему-то при этом вздохнув.

С оказавшегося во главе мятежа «Павла I», на флагманский «Петропавловск» клотиком передавали: «Расправляйтесь с неугодными офицерами, у нас офицеры арестованы. На «Андрей» и «Петропавловск» с «Павла» были отправлены делегации для ускорения ареста тех офицеров, кто избежал уже совершившихся расправ. Полной утрате контроля офицеров над кораблём содействовал командир «Павла I» его капитан. В отличие от энергично противодействовавшего мятежникам командира «Андрея Первозванного» командир «Павла» предоставил мятежникам полную свободу действий и, отрешенно просидев в каюте командира, не попытался организовать, хотя бы, спасение офицеров и кондукторов от убийц.

И Георгий пытался мысленно нарисовать себе картину каюты корабля и сидящего в бездействии в ней капитана, когда вокруг творилось такое, и не мог.

- А вот ещё, вспоминают, слушай. Правда это только или уж нет, не знаю.

Будто бы командир бригады, командир броненосца «Император Павел I», стоя на коленях, просил отпустить его и обещал раздать всё из буфета и выдавать на обед двойную порцию и просил вывести его на верхнюю палубу посмотреть, что твориться на белом свете. Увидев везде красные огни, перекрестился и со слезами на глазах сказал: «Так и нужно».

- Всего этого я от деда не слышал. Не слышал я того, что ещё нашёл. Может дед молчал о многом, может, запретили говорить, или подписку, какую давал. А дальше уж совсем страшно читать.

Мятеж на «Павле I» начался убийством штурманского офицера лейтенанта. Заранее подготовленные боевики подняли его на штыки как состоявшего будто бы агентом охранного отделения. На шум, поднятый во время убийства, немедленно пошел старший офицер, старший лейтенант, предварительно поручив мичману передать распоряжение офицерам идти в свои роты. Передав это приказание, мичман и несколько других офицеров быстро направились по коридорам к ротам. В коридоре им навстречу шла группа матросов. Мичман её как-то случайно проскочил, а следующий за ним лейтенант был остановлен. Матросы просили его не ходить далее, так как его там убьют. Лейтенант был совершенно безоружен и на эти предупреждения только поднял руки кверху и сказал: «что ж убейте» ... И в тот же момент действительно был убит ударом кувалды по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар, матрос из крестьян Полтавской губернии.

Здесь Георгий сделал большую паузу.

- Если это правда, то, как надо человеку озвереть? – с сильной грустью в голосе сказал Георгий и продолжил.

Когда предупреждавшие лейтенанта матросы хотели, перенести его в лазарет, убийца еще несколько раз ударил его по голове кувалдой. Той же кувалдой кочегар убил и проскочившего в толпу мичмана Он же убил и другого мичмана. Старший офицер, пытавшийся на верхней палубе образумить команду, был ею схвачен, и избит чем попало, и за ноги дотащен до борта, и выброшен на лед. Не получая помощи, он умер на льду такой же мучительной смертью, какой уже к вечеру четвёртого марта, пережив приготовление к расстрелу, должен был умереть старший офицер крейсера «Диана», капитан 2 ранга. Его, тяжело, раненого, при конвоировании по льду, добивали ударами прикладов.

Георгий хотел бросить читать, но собеседник попросил:

-Нет, ты уж дочитай, пожалуйста.

Тогда Георгий продолжил.

В это время же, был ранен чем-то особенно не угодивший мятежникам электрик кондуктор. Революционеры, сполна посчитались с «угнетателями». Уроки войны и мятежей ничему не научили офицеров. Они напрочь, были деморализованы своей аполитичностью. Верноподданные с идиотизмом продолжали веровать в императора — чудного, доброго кристальной души человека. Офицеры перед лицом матросских масс оказались в жалкой роли беззащитных, загнанных зайцев.

3 марта 1917 года им пришлось кровью расплачиваться за неспособность и нежелание царизма  делать реформы, которые могли бы привести Россию к гражданскому успокоению и поставить ее в ряд с цивилизованными и просвещенными странами Европы. Выплеснувшиеся вовсю мощь и ширь, темные инстинкты российского бунта, бессмысленного и беспощадного не позволили матросам осознать, что в своем неприятии режима Николая II и стремлении к благу для отечества многие офицеры были к ним ближе, чем призывавшие их к мятежу. Но и офицеры не сделали никаких шагов, чтобы понять душу матросов, и потому получили расправу. Считается, что в те дни погибло до 100 офицеров. И эти жертвы были только началом русской революции. Множество леденящих душу расправ над офицерами было в Гельсингфорсе и Кронштадте, но никто из организаторов и исполнителей этих изощренных расправ ни разу в советских изданиях не упоминался. Молчит о них и сборник документов «Балтийские моряки в подготовке и проведении Великой Октябрьской социалистической революции».

Еще сутки «Павел I» и взятые под арест уцелевшие офицеры оставались во власти мятежников. Они успели сформировать целых три комитета и даже некую «Объединенную флотскую демократическую организацию». От ее имени утром четвёртого марта вышла в эфир радиограмма, в которой в ответ на призывы командующего флотом к восстановлению порядка говорилось: «Товарищи матросы! Не верьте тирану. Вспомните приказ об отдании чести. Нет, от вампиров старого строя мы не получим свободы... Смерть тирану и никакой веры!» Сигнал был услышан: и в воротах порта, адмирал, шедший в город, был убит выстрелом в спину. Чудом избежал смерти шедший с ним и едва не растерзанный толпой флаг-офицер мичман.

27 мая броненосец «Император Павел I» получил новое название - «Респулика».

На «Республике» со всеми удобствами, вопреки всем порядкам службы, квартировали береговые большевистские агитаторы.

Ко времени июльского путча большевиков «Республика» и «Петропавловск», имели репутацию цитадели большевизма. При этом на «Республике» большевизм господствовал безраздельно вплоть до того, что весь судовой комитет был под влиянием матросов – большевиков. Матросы «Республики» и «Петропавловска» объявили о готовности к революционному походу своих кораблей на Петроград для поддержки кронштадтских отрядов.

21 июня команда «Петропавловска» выдвинула ультиматум Временному правительству: в 24 часа уволить 10 министров и обратилась с призывом к флоту поддержать этот ультиматум бомбардировкой Петрограда. Резолюцией от 10 июля команда «Республики» решительно отвергала обвинения в измене революции, выдвинутые Временным правительством против ее корабля, а также «Петропавловска» и «Славы». «У нас на корабле зачинщиков, шпионов и немецких агентов нет и быть не может. И напрасно Временное правительство думает, что корабли Балтийского флота переполнены изменниками родины». Команда подтвердила свою готовность верных защитников отечества в любой момент защитить свободу от врагов внешних и внутренних.

Гнилая, мотающаяся во все стороны «керенщина» оказалась неспособной покарать убийц на «Павле I» и других кораблях. Всё ограничилось многословными, но не имевшими никаких последствий трескучими приказами. Ничтожнейший, как и его предшественник на троне, правитель «демократической» России толкнул армию и флот к уже неудержимому развалу. В кликушестве своих исторических речей он перед командой крейсера «Баян» дошел до прямого призыва «без всякой пощады» расправляться с теми офицерами, которые не соответствуют революции.

На некоторое время прервавшись, Георгий заметил:

- В общем, многие в те смутные дни приложили к умам и душам матросов свои руки. – А затем он завершил:

Невыразимо обидно и больно осознавать, какие титанические усилия прилагали в то лето офицеры и здоровая часть флота по поддержанию его боеспособности, и как все эти усилия, в конечном счете, были сведены на нет. Но несмотря ни на что, корабли Балтики продолжали борьбу на всем театре войны — от финского и Ботнического заливов до Ирбенского пролива.

Обстановка в России становилась все более зловещей.

- Видишь, сколько я тебе поведал и где бы я, не копался, ни слова о дедушке, их там, правда, на этом корабле «Павел I» больше полтысячи было. Знаю, мать говорила, потом после Октябрьской революции Иван Степанович работал в Адмиралтействе, а кем и как, никаких сведений. Он даже свою семью из деревни в Питер забирал, моя матушка мне говорила, что в первый класс там пошла, учиться, а вот где жили, конечно, не знала. Однажды только сказала как с отцом и его другом матросом на какой-то митинг ходили. А этот товарищ или сослуживец отца был очень высокого роста, и она сидела у него на плечах, и очень хорошо видела выступавших. Мне она доказывала, что видела Ленина, но я ей не верил.  Сколько они там, в Питере прожили, не знаю. Помню, дед говорил, что ходил по Балтике на кораблях и подводной лодке в Финляндию и любил щегольнуть передо мной словечками на финском языке. Потом по каким-то причинам он вернулся к себе домой, на родину в Барышскую Слободу. Поработал председателем советов и председателем колхозов в сёлах района. К этому времени, я знаю со слов отца, он был уже коммунистом. Семья у Ивана Степановича была большая – семь человек детей. Из них двое сыновей Анатолий и Борис погибли на войне. Жена уговаривала его, как сейчас говорят «отмазать их от фронта». Но не пошёл на это Иван Степанович, а ведь мог. Потом за потерю части урожая проса от поднявшегося ветра, председатель колхоза сам загремел на фронт, хотя был уже не призывного возраста. Да говорят, чуть ли не в штрафники – только сильная контузия спасла, и до конца войны он отслужил, как говорят, как медный котелок. И надо же всю жизнь хранил новенькую матросскую форму с «Павла I». В ней и был похоронен на сельском погосте. Вот такая история выходит, только их тогда в то время чуть ли не в каждом доме было, а уж через дом точно.

- После деда документы ведь должны были остаться? – задал вопрос, слушавший Георгия товарищ.

- Документы-то остались, только сын его Юрий их, забрал, а после него они исчезли. Искал я, да не нашёл.

- А ты сам-то в Питере бывал?

- Я ещё помню, в Ленинграде был. Повезло мне тогда, путёвку с работы дали в Петродворец. Там у них санаторий неплохой был. Вода целебная, ну и процедуры разные.

- А вода-то минеральная откуда?

- Я в начале, тоже так думал, откуда, а потом в местной газете прочитал, что ещё у Екатерины колодец в своё время с лечебной водой был и даже солдаты его охраняли. Но прошли годы и всё затеряли, забросили. И вот однажды в одном месте парка забил фонтан и окатил кусты с деревьями, и они покрылись беловатым налётом. Это место оцепили. Воду взяли на исследование, она оказалась минеральной. Вот кто-то тогда и вспомнил про Екатеринин колодец. Ну, конечно, оборудовали, как положено.

- Да повезло тебе, только добираться далековато.

- Чего далековато, на самолёте, правда с промежуточной посадкой для дозаправки, но это пустяк и билет стоил копейки, на ЯК-40 поболтало чуть-чуть и на месте. Приехал в Петродворец, в санаторий, в приёмный покой, а ещё рано. Он закрыт, я так присел на скамеечку, дожидаюсь, а погода прохладная была. Тогда везде почти чуть ли не в фуфайках всё лето ходили. Я в плаще, смотрю неподалёку парень в белой майке с коротким рукавом, поёживается. Познакомились. Я его спросил, откуда он, из каких жарких мест налегке прибыл. А он мне говорит – из Владивостока. Я, конечно, не поверил. Он мне начал рассказывать, что работает на железной дороге. И самое главное холостой и когда говорит мне в шутку или в серьёз предложили путёвку в Ленинград, я согласился. А что не поехать, дорога бесплатная, а то, что долго ехать дело привычное, зато всю страну посмотрел. Только, немного не рассчитал, пояснил мне, у нас там, в августе жара, а здесь холодновато. Парнишка был не большого роста, тёмноволосый, смуглое лицо с азиатскими чертами. Поселили нас в одну комнату, и мы с ним сдружились. Жил с нами ещё узбек-инвалид без ноги. Ходил на протезе.  И свой протез оберегал сильнее, чем здоровую ногу. Я всё думал не из золота он у него, а может бриллианты в нём как в том фильме. Он всё на нас, на русских, мягко говоря, критику наводил, что мы живём не так как они. Многое не бережём, особенно хлеб и пояснял, что у них каждая крошка в дело и ещё бездельничаем много, особенно молодёжь и дети, у нас говорил он, с малых лет каждый своим делом занят, кто с животными, кто в саду, кто в огороде. А ещё жаловался, что здесь прохладно и дожди, и посидеть негде чаю хорошего попить и поговорить с кем-то. В первый же день он спросил нас:

- Вы знаете, как называется здание, куда вас поселили?

И хитровато прищурился. Так что от его глаз, на круглом с блестящей кожей лице, остались одни щёлочки и чуть-чуть выждав, ответил: «В Конюшни!»

- Как в конюшни? – удивлённо переспросил мой новый друг Николай.

Узбек в свою очередь добавил:

- А в комнате, в которой будете жить, в царские времена гусары жили, а столовая здесь в бывшем манеже для выездки лошадей размещается, там увидите, царский балкончик есть, на котором цари восседали. В общем, поживёте, всё сами узнаете, но здание очень красивое, на дворец или английский замок похоже. Построил Николай I. Покровитель конной гвардии. И даже конное кладбище есть. Тут одно время фильмы говорят, снимали, ну про этих, как их, про трёх толстяков.

Георгий немного задумался и продолжил:

- Красотища в Петродворце и Петергофе, конечно исключительная. Я до этого в Польше в молодости побывал, и ничего там такого, и близко нет. Да и Москва перед Питером немного бледновато выглядит.

И Георгий начал рассказывать о красоте дворцов, парков и фонтанов.  Он говорил, что все ручейки и речушки со всей округи собраны в пруды и питают эти разнообразные и удивительные формы скульптур. А те с лёгким пением поднимают над собой серебряные струи воды, разбрасывая и превращая их порой в бесчисленное множество изумрудных и бриллиантовых капель. Он также поведал о дворцах больших и маленьких, которые сбегали почти к самой воде моря. Где на берегу стоит небольшое здание, дворец Монплезир называется, там Пётр I свои знаменитые ассамблеи проводил, другим словом, собрания. В зале на большом столе, на зелёном сукне, под стеклянным колпаком кубок «Большого орла», ну рюмка такая большущая. Что-то там больше литра водки анисовой в неё вмещалось, и кто опаздывал, должен был её выпить. И после этого, как говорят в кусты, а потом долго болел. Зато никто не опаздывал.

Сделав паузу, продолжил:    

- Ты представляешь я подходил к воде Финского залива, смотрел вдаль моря и невольно представлял себе своего деда плывущего на военном корабле.

- Ну а ты там нигде, насчёт него не узнавал?

- Да где там, когда? Хотелось за то короткое время везде побывать, всё посмотреть, что можно, но ведь надо было ещё и процедуры проходить. Я и так там все экскурсии, что можно было посетил. Деревянный, первый домик Петра I видел. На экскурсию город морской славы выезжал. Ну и на «Авроре», конечно, был и тут у меня мой дед из головы не выходил. Мне даже казалось, что я не с экскурсоводом, а с Иваном Степановичем ходил по кораблю, а когда отставал от группы, и нагоняя её, и видел матроса, и мне тогда хотелось разглядеть в нём моего деда. А когда были у Адмиралтейства, я невольно вглядывался в ворота, двери и окна, и непроизвольно думал, где мог тогда в те времена находиться в этом здании строгой красоты, мой дедушка.   Но я точно знал, что он ходил по этой земле и был участником тех сложнейших событий.

Георгий замолчал и задумался. Молчал и собеседник, но рассказчик вновь продолжил.

- Вот ты говоришь, где я только тогда не побывал, сам сейчас удивляюсь. В Зимнем дворце – был, Домик Петра I видел, в Петропавловке, в Кунсткамере, на Пискарёвском кладбище… в театр, даже возили, только я не запомнил, в какой и что там проходило, видимо ерунда какая-то. В Разливе, где Ленин свои знаменитые тезисы в шалаше писал. В Пушкине, конечно, побывал – это незабываемо. С Пушкиным как говорят – я вырос. Музей-лицей и сейчас в глазах. Парадный зал. А в нём голос Пушкина до сих пор, как бы звучит. Портрет Державина. Кресло Державина. Портрет нашего земляка Гончарова. Стол, а на нём книга, «История государства Российского. Библиотека. Комната для самостоятельных занятий. Учебный класс. Класс физики и математики. Класс рисования. Певческий класс. И 82 комнаты для учеников. Все под номерами, но №13 нет, два №14… А у себя дома я  до сих пор полуистлевший сборник Пушкина от отца храню…

 Но порой без приключений не обходилось... Однажды поехали на автобусе на экскурсию. Водитель, какой-то немного нервный попал. И в нас здоровенный, самоходный кран, в салон стрелой въехал и надо точно за мной. Он, правда, так легонько и никто сильно не пострадал. А второй раз на электричке, тоже как говорят, бог спас. Наша от станции отходит, а навстречу другая к этой станции подходит и обе на встречных путях. Слава богу, автоматика сработала. Ушибы многие получили, ну и я тоже. А ещё, уж совсем, забавный случай произошёл. До сих пор не могу в нём толком разобраться. Перед отъездом с женой список составили, кому, что купить в Ленинграде. Выдался день, я отпросился и поехал по магазинам. А их там: «Опраксин двор», «Пассаж», ДЛТ (дом ленинградской торговли).  Я, конечно, посетил «Гостиный двор» или как его ещё называли «Торговый ряд». Перед этим получил совет от работников санатория, где очереди, там что-то дефицитное продают.  И вот приехал в магазин, а там толпа народу, детское, как раньше говорили, выкинули. Я занял очередь, вышел и присел на скамейку. Вынул из кармана список и стал рассматривать. Подходит мужичёк в серенькой кепке, в лёгкой курточке. Садится, нога на ногу, вынимает дорогую сигарету и закуривает. Потом спрашивает, как и чего, да откуда, что за список. Так поговорили, он надо мной посмеялся и ушёл. И, потом, я услышал, песню Высоцкого про список. И втемяшилось, мне в голову, будто он, Высоцкий со мной на скамейке тогда сидел, а потом песню сочинил. Я, правда, об этом никому не говорил, только вот тебе по дружбе. Видишь, как нам всем к знаменитостям примазаться хочется. Да ладно, в общем, закупил я всё и даже жене костюм светло голубой, небесного цвета с белыми снежинками на нём – финский. Она потом, всё подтрунивала надо мной, на кого я его примерял, уж больно по вкусу ей, и по фигуре как влитой… Стал я домой потихоньку собираться и тут после процедур подходит ко мне женщина, так в годах и говорит: «Я слышала, что мы с тобой земляки, с одной области будем и в один день уезжаем. Ты на самолёте, и я тоже на самолёте полечу. Вот тебе деньги, купишь мне билет». Ну что делать, взял деньги поехал и купил билеты. В день отъезда заказали такси, а у неё чемоданов! Приехали в Пулково, аэропорт тогда был так себе, я её чемоданы выгрузил и перетаскал, потом свои.  В буфете увидел бутылочное пиво, а в сельской местности ты сам знаешь, это был дефицит. Думаю, надо выпить бутылочку. Началась процедура пропуска. Моя знакомая как-то быстро проскочила. Я подхожу к стойке, а там здоровенный, белобрысый капитан. Так говорит: «Чемодан на стойку и открывай». Я открыл, а он руками сверху потрогал и спрашивает: «А это что у тебя там?» Ну, я в шутку говорю – гранаты. Тогда он мои рубашки в сторону, а там бутылки с Пепси-Колой. Мы посмотрели друг на друга и оба заулыбались. Я чемодан закрыл, он мне говорит, проходи и показывает на «подкову». Я прохожу и слышу звонок, дзынь. Капитан мне: «Часы сними».  Я снял, прохожу, снова дзынь. Я какой-то ключ и пояс от плаща с железной застёжкой выложил. Прохожу – дзынь. И тут я начал волноваться, стал шарить по карманам плаща и в ужасе обнаруживаю левой рукой патрон от малокалиберной винтовки и молниеносно заталкиваю его в толстенную записную книжку между страниц. А в это время достаю из правого кармана большую пачку жевательной резинки, упакованную в фольгу. Капитан показывает на жвачку и говорит: «Клади и проходи». Я прохожу и, не верю своим ушам, не слышу звука дзынь.

Георгий выжидающе замолчал. И собеседник тут же его спросил: - А откуда у тебя патрон взялся?

- Патрон, это была моя находка. Когда шли сильные дожди и экскурсии отменялись тогда я шёл в тир напротив санатория, прикрываясь купленным зонтом. Я так преуспел в стрельбе, что сбивал пламя газовых горелок. И однажды, выходя из тира, из-под моего ботинка, вылетел какой-то странный комок, который я поднял. А когда очистил его от грязи, то обнаружил, что это патрон от мелкокалиберной винтовки, и я зачем-то машинально сунул его в карман плаща, и забыл про него совсем. Конечно, ничего особо страшного, но пожил бы в Ленинграде ещё на казённых харчах до выяснения, это уж точно. Потом он долго хранился у меня дома в серванте, напоминая о недопустимых глупостях, которые не следует делать по жизни.

- Да-а-а, случай, конечно, – посочувствовал собеседник.

- Когда сели в самолёт меня моя попутчица стала расспрашивать, почему я где-то задержался. На радостях я ей что-то ответил неопределенное и она тут же начала рассказывать о себе. Что работает в музее нашего знаменитого земляка Суслова – уборщицей. И что она его видела вот так как меня совсем рядом, когда он приезжал в свою деревню на открытие своего памятника, после присвоения ему звания дважды Героя Соцтруда. И что у них теперь до деревни проложили асфальт. И о том, какой он скромный этот «большой» человек. И как его торжественно встречали. И каких только кушаний и напитков не приготовили, а он после открытия бюста и пламенных речей тихо пришёл, и присел за стол. Посмотрел на всё и попросил пшённой каши с молоком. И она рассказала, как избегали почти всю деревню, пока не нашли варёной каши. А он откушал, поблагодарил, вежливо распрощался, пожелал всем хорошо отдохнуть, извинился, что дольше не может – дела понимаете, и уехал. И рассказала о том, как приглашённые на торжества несколько дней не покидали музей и отмечали это событие.

- И что же ты мой друг об этом никогда и никому не рассказывал? – спросил собеседник.

- Ну почему, жене рассказывал, да кому это в принципе надо, если бы я кем-то таким был, возможно, из этого что-то можно было раздуть, а так это всё ерунда. И больше в Ленинграде я не был, а вот Санкт-Петербурге уже три раза. Сын у меня младший Иван, в Питере доучивался в военном училище, у нас-то всё позакрывали. Там он и с девушкой познакомился, ну и свадьба. Мы с женой и его другом соседом Виктором поехали, но уже на поезде. Свадьба сам знаешь, что это такое, всё внимание жениху и невесте, правда, родители невесты молодцы, все хлопоты на себя взяли. А молодые здорово придумали, цветы к мемориальному комплексу «Ленинград» возложили. Начало апреля, прохладно, но на душе от увиденного, и о такой памяти народной, становится теплее. Свадьбу, конечно, как положено, сыграли. Потом домой в обратный путь, два дня и дома. Да, забыл совсем, с женой в училище к сыну как говорят, заскочили, познакомились немного, поговорили с преподавателями, как и что, для успокоения своей души. Правда, беспокоиться теперь, пришлось уже за двоих, но Питер нам стал уже гораздо ближе. А тут незаметно как-то внучка появилась. Сын, окончил училище, служить захотел в Санкт-Петербурге. Взяли его в штаб, так сказать, пошли навстречу. И незаметно время как-то полетело, появился ещё внук. Сын успел под Москвой послужить, опять в Питер вернулся, внучка в школу пошла. Вскоре сына комиссовали, жаль очень, конечно, но он успел получить квартиру. И пришлось жене и мне наезжать в Питер с внучатами заниматься, они там всем заботы прибавили. С ними ведь как, то приболеют, то каникулы, то ещё что. На лето бабушка за внуками в Питер ездила и сюда их привозила. И почти всё лето эти юные Питерцы с нами.

- Теперь я понял, почему тебе Питер стал близким и родным, – сказал собеседник Георгия. – И это ясно, что внуки святое дело, дороже детей становятся.  

- Но от них особо по музеям и экскурсиям не поездишь, – продолжил Георгий. – Но в одну из поездок, а это где-то было в конце года, в декабре, я осмелился и позвонил Николаю Викторовичу, земляку, а он даже ещё и мой однофамилец. Мы с ним частенько у нас в посёлке встречались, выступал он у нас, и он меня приглашал к себе в гости. Правда он живёт не в самом Питере, а рядом в Всеволожске.  Да ты наверно слышал о нём, у него тут бабушка, Евгения Макарьевна врачом работала, причём хорошим лекарем была. Макарьевной её в народе попросту называли. Муж у неё на войне погиб и осталась она с двумя детьми: Виктором и Ноной. Так вот Николай от сына Виктора, царство ему небесное, в гражданском флоте служил. А мать у него Галина, тоже с нашего посёлка, с улицы, которую раньше Щелканом называли. А отца её Сергеем Алексеевичем величали, он вроде Засарский был. Участник войны, офицер, я ещё про него рассказ писал, как его ненароком друзья коммунисты похоронили. А Галина Сергеевна в своё время директором мореходного учебного комбината была. Так вот Николай Викторович, её сын, он бард. Такой высокий, стройный, представительный, с бородкой, в очках. В общем, он сам стихи пишет, к ним музыку, и под гитару исполняет. Лауреат разных конкурсов. И молодец не забывает и любит на свою малую Родину приезжать, домик у них здесь бабушкин, да и родился он в нашем посёлке. Жаль Нонна тётка у него умерла, она тут подолгу жила и как говорят, поклонница моего «таланта», рассказы ей мои нравились. Царство ей небесное, славная женщина была, да у них, в общем, вся семья хорошая, добрая, в настоящем русском духе. Николая-то Викторовича в Союз писателей приняли, и меня ты знаешь тоже. Так, что мы с ним в какой-то мере родственные души. А рецензентом при вступлении у меня был знаменитый Питерский писатель Николай Михайлович, жаль только его очень, что скончался. Правда, мне посчастливилось с ним встретиться, нет, не в Питере, а в Ульяновске. Премию Гончарова ему вручали. У нас в то время председателем регионального Союза, Ольга Георгиевна была, чудесный человек. А Николай Михайлович мне тогда книгу свою на память подарил. Очень хотелось ему у нас в Сурском на Никольской горе побывать, но не повезло. С ним жена приехала и как-то сумела ногу себе сломать.

- Интересно в жизни всё, однако переплетается.

- Не говори, а ты. Жизнь она как цветной плетёный узор. И когда я позвонил Николаю Викторовичу, чувствую, он обрадовался, опять стал к себе приглашать. Я объяснил обстановку. Он понял и рассказал о литературных мероприятиях Питера и о тех, в которых он намерен участвовать и если у меня будет время, то я могу к нему присоединиться. Я первым делом выбрался на зимнюю книжную выставку-ярмарку. И знаешь опять забавный случай. Времена-то сегодня какие, где народ, то там и металлодетекторы, мало того и обыскать могут. Вот моя борода-то и не понравилась. И как говорил наш учитель по НВП, «виварачивай карьманы». Пришлось барсетку открывать, паспорт и удостоверение показывать. Ну, нечего, привыкать приходиться, хорошо, что ещё не скрутили. Это в шутку я, конечно… Выставка очень шикарная. Столько издательств, столько литературы и посетителей очень много, лекции там и встречи. Короче говоря – здорово. Я с двумя Питерскими писателями познакомился. Один, оказалось, Николаю Викторовичу рекомендацию для вступления в СП давал, а другой потом у нас в Ульяновске был и оба конечно хорошо Николая Михайловича знали. Поговорили мы, потужили, сфотографировались на память, а потом я с ними ещё раз встретился. Николай Викторович пригласил меня на презентацию сборника стихов Питерских поэтов, в который вошли и его стихи. И ты представляешь, где она была? В доме Пушкина, на Мойке, где проходили последние часы жизни нашего великого поэта, такого уж я точно пропустить не мог. Мы с Николаем Викторовичем встретились в метро и пешечком на Мойку дом 12, он конечно с неразлучной гитарой, а у входа и во дворике у памятника Пушкину мы сфотографировались. У меня в душе бог знает, что творилось и сейчас всё перед глазами. А дальше в актовый зал. Народу собралось прилично. На сцене белый рояль, ведущая, составитель сборника и по очереди выступающие поэты.  Кроме Николая на сцене выступил ещё бард – священник, что меня, конечно, немало удивило. И прошло это всё легко, на одном дыхании. Среди выступавших поэтов, я увидел другого знакомого, Андрея Владимировича. С ним меня так же раньше Николай Викторович познакомил, когда мы тоже на презентацию ездили другого сборника в университет Санкт-Петербурга. Андрей Владимирович был там преподавателем. Переводчик с португальского, поэт, писатель и главный редактор журнала «Сфинкс». Такой мощный, кряжистый с большой шевелюрой и бородой на крупной голове.  Потом он в журнале несколько моих рассказов напечатал. У меня сын со снохой и внучкой ездили на презентации и журналы забирали. Очень жаль, что позже перелом позвоночника приковал Андрея Владимировича к постели… Такие дела… А из Питера я тогда в канун нового года, на поезде выехал. Проблема с билетами. Правда к этому времени я ещё успел у Зимнего дворца побывать и конечно к Адмиралтейству прошёл. Вновь меня закружили воспоминания о моём дедушке Иване Степановиче... А потом вот на вокзал. И первый раз я новый год в поезде, на колёсах встречал, на верхней полке. В наши времена старику редко нижнюю полку кто уступит. Так, что я в движении наблюдал, как Россия матушка провожает старый и встречает новый год…

- Чего же ты скромничаешь? Давно бы тебе надо было обо всём этом написать. 

- Написать-то, можно и написать, время надо, да вдохновение к нему, а ко всему этому ещё здоровье, а годы-то дают себя знать… Даст бог что ни будь и нацарапаю… Прошлым летом я опять в Питер ездил, – продолжил Георгий. – Тоже, на мой взгляд, интересно получилось. Сноха на поезде весной внучат привезла, до станции, мы их с бабушкой встретили, а она назад. На работу снохе-то понимаешь надо. Потом они с сыном в конце лета за ребятишками на машине приехали. Погостили. Машину загрузили, а самим садиться некуда. И решили так, сноха с внучатами опять на поезде, а мы с сыном на машине. К вечеру выехали. Москву решили ночью проскочить. И машина вроде не плохая, и дорога, но, сколько этих автомобилей, это просто надо видеть. А в Москве и рядом с ней что творится, нескончаемый поток огней-фар, и все куда-то едут, спешат. Хорошо телефон маршрут прокладывать помогает, но какое напряжение для водителя. К утру за Москву выехали и на платную дорогу. Подремали малость, перекусили и дальше. Здесь оказалось машин поменьше и можно держать хорошую скорость. Правда, перед городом, часа два на заправке проторчали. И к вечеру были в Питере, но скажу тебе удовольствие от поездки на машине небольшое. Я по дороге мало что видел и мало что запомнил. Целых два дня отлёживался, но зато посмотри, на самолёте летал, на поезде ездил и вот на автомобиле, ещё осталось по воде на пароходе. Есть говорят такой маршрут, даст бог что-нибудь придумаю… А когда я немного очухался от поездки, решил опять позвонить Николаю Викторовичу. До этого мы с ним стали регулярно общаться по телефону и интернету. Он сообщил, что уже наши вирусные времена на себе успел испытать. Переболел, и эту корону, будь она неладна, примерил. Но всё хорошо, что для него это более-менее обошлось. Рассказал, старается больше быть на природе, на воздухе. Ездил за грибами и черникой. Литературных мероприятий почти никаких нет очень редко и со всякими там мерами предосторожности. Я передал наш разговор сыну и тот ухватился за идею по сбору черники. Я стал его отговаривать, но он, ни в какую. Сам позвонил, договорился и вот мы едем к Николаю Викторовичу в Всеволожск, по «дороге жизни» как я прочитал на дорожных указателях. Не произвольно, как на экране замелькали в глазах, воображаемые кадры военной хроники блокадного Ленинграда. Чтобы отвлечься, я стал разговаривать с сыном. Мы заехали за Николаем Викторовичем. Он ждал нас и, выйдя из квартиры, сел на переднее сиденье машины и стал нашим гидом.

Крутнувшись по городу, машина завиляла по дороге окружённой лесом. В основном это были сосны. Местами дорога была выложена бутовым камнем. Неожиданно среди леса встречались строения добротных домов, огороженных плотным забором.

- А сейчас, будет озеро, называется «Длинное», – сказал Николай Викторович и показал рукой. – За ним «Глубинное».

Я тогда тут же, вклинился в наш разговор, сказав:

- Смотри-ка! Как у нас названия почти. И у нас есть «Долгое» и «Глубокое».

- Но мы поедем чуть дальше к другому озеру с названием «Большое» или ещё его называют «Круглое». Там и остановимся, – пояснил Николай Викторович.

-Вскоре за деревьями замелькали как зеркала поверхность воды. Когда поставили машину и все вышли, то мы увидели большое круглое озеро. Казалось, что в большую пребольшую тарелку кто-то налил до краёв воды, а вокруг разложил зелень. Это так плотно окружали озеро деревья, шагнув к самой воде. Пройдя по дороге несколько сотен метров и немного углубившись в лес, заметили, как на нас с кустов стала смотреть блестящими глазами черника. Мы стали собирать, а заодно и разговаривать. Говорили и вспоминали. Вспоминали и говорили.

- И что же это вы такое на воспоминали?

- Интересно оказалось, что на Николая Викторовича в начале его творческой деятельности оказал большое влияние наш другой земляк-бард Владимир, а ты знаешь этот Владимир на моей улице детства, чуть выше моего родительского дома жил. Мы даже однажды с ним так малость в детстве подрались… Он играл на гитаре и что-то там сочинял. Мечтал побывать за границей. Уговаривал ребят поехать учиться в мореходку. Помню его высокорослую не очень стройную фигуру и немного подпрыгивающую походку. Поступил он учиться или не поступил, я точно не знаю, но что-то кажется мне, что приезжал он тогда из Риги в матроской форме. Точно сказать не могу, давно это было. А вот ты послушай, что мне Николай Викторович рассказал: «Песню, «Напишу через час после схватки», я впервые услышал в середине 80-х годов прошлого века в исполнении своего брата Анатолия. Произведение стало одной из песен, на которых я оттачивал своё исполнительское искусство, многократно исполняя её в кругу друзей и в студенческих компаниях. Много позже я совершенно неожиданно узнал, что её автор – мой земляк, уроженец рабочего посёлка Сурское поэт, бард Владимир Арацкий. О его судьбе мне удалось узнать немногое: родился в Сурском. В годы перестройки оказался в Риге, пытался заниматься бизнесом. Побывал в Рижской психиатрической клинике, куда его упекли. Потом умер. Вот и всё. Светлая память земляку!» Но я ничего тогда не мог сказать Николаю Викторовичу большего, только позже я нашёл кое-что о Владимире. Но об этом длинная история и я тебе расскажу её в другой раз.

- А я что-то совсем ничего не слышал о нём.

- Время мой друг, много чего предаёт забвению, – философски изрёк Георгий и перешел к другому. – Я немного расскажу про имение «Приютино», которым владел Оленин Алексей Николаевич, располагается на «Дороге Жизни»: «Вы его проезжали, но наверно не обратили внимания. – Сказал нам тогда Николай Викторович. – Оно прячется за забором и много лет уже реставрируется, а сколько там поэтов, писателей, художников, композиторов побывало в своё время! Бывал там и Пушкин. Сватался к дочке владельца усадьбы Анне Олениной, но получил отказ. Навещал Олениных и Иван Крылов. Хозяин-то именья был очень хлебосольным. А позже, в советское время там жил Николай Рубцов, тоже пытался личную жизнь устроить – да, видимо ревниво хранят Приютинские пенаты своих гениев – вдохновение дают, а вот успеха в любви – нет. Мой кум после венчания с молодой женой сюда приезжал – да и ему, видать, нимфы приютинского пруда напакостили. Такое вот место…»  Сделав паузу, Георгий добавил:

- Я где-то потом читал, что хозяин имения небольшое стадо коров имел и строение для хранения молока. Так вот порой молока для гостей не хватало, столько их в имение съезжалось.   

- Ну, а вы черники-то хоть набрали, а то я понял, у вас разговоров очень много было. 

- Как же, конечно, набрали, и даже потом варенье сварила жена Ивана. Черники там достаточно и при желании каждый набирает. А на обратном пути, мы на пироги заехали к Галине Сергеевне, которые она специально испекла для гостей-земляков. За обеденным столом собралось семейство Николая Викторовича, жена Тамара и сын Серафим. Мы тогда могли говорить и вспоминать, наверное, не один день, но надо было уезжать. И мы с сыном Иваном вновь ехали по «Дороге жизни» и увозили с собой не только ведёрки с черникой, но и добрые, тёплые воспоминания о встрече с земляками на Всеволжской земле.

- Ты не спросил, где о своём дедушке можно что-то узнать? 

- Да, что там спрашивать. Всё позакрывали на карантин, в том числе и архивы. Я с малым внуком решил попасть в Союз писателей Санкт-Петербурга, когда с сыном в больницу их возили, познакомиться и заодно книгу свою подарить. Но на двери объявление по смыслу похожее на то знаменитое: «Райком закрыт, все ушли на фронт!» А вот в океанариум, пожалуйста, денежку плати, маску одевай и проходи. Бизнес, коммерция! Рыбок кормить надо. Но я тебе скажу посмотреть там, конечно, есть чего. Особенно для детей. Даже аквалангист с акулами в огромном аквариуме плавает. И опять морская тематика навела меня на память о моём дедушке. И я твёрдо решил по приезду домой обратиться в архив военно-морского флота. А домой я решил лететь на самолёте. Каждый день, гуляя с внуками, я видел взлетающие и садящиеся самолёты. Микрорайон, в котором живёт семья сына, недалеко от Пулковских высот.

- На этот раз ты уж наверно все карманы проверил! – с улыбкой спросил Георгия собеседник.

- Проверишь! Во-первых, аэропорт я уже не узнал. Это большое современное красивое здание. Распрощавшись в зале ожидания с моими дорогими внучатами и сыном и, прежде чем, попасть в автобус, отвозящий пассажиров к самолёту, пришлось пройти четыре проверки. Ты представляешь, даже на рентгене просветили. Но зато два часа и я в нашем областном центре.  И надо как мне повезло, поздно вечером, на попутной фуре до дома добрался. Только одно меня огорчило, своих отечественных самолётов не стало.

И помолчав, Георгий добавил:

- А запрос на деда я отправил… теперь жду ответа.

- Ты мне сообщи, как получишь какие-то известия, – попросил собеседник Георгия.

На этом они расстались.

И вот из Питера из архива пришёл ответ. Георгий долго и внимательно изучал фотокопии. И столько на него волнений, чувств и воспоминаний накатило, просто ужас. Ему не терпелось поделиться, и он взял и позвонил другу.

- Слушай, я получил по электронке копии документов на деда. Конечно, лучше было бы посмотреть, но это потом. А сейчас я тебе постараюсь рассказать.

Призвали деда вскоре после начала Первой Мировой войны. Ох, какой, знал бы ты, циркуляр мне прислали, форма №6 тех времён. Это половинка документа, которая остаётся в той части войск, куда новобранец прибыл. Так и написано. Затем ниже, крупно 1914 ГОДЪ. С твёрдым знаком на конце. Четвёрка, конечно, прописью. Следующая строка: Алатырского уездного по воинской повинности Присутствiя Симбирской губ (губернии). Ниже самыми крупными буквами: ПРIЕМНЫЙ ФОРМУЛЯРНЫЙ СПИСОКЪ. Это выделено самое главное, а под ним писарь витиевато написал: Барановъ Иванъ Степановичъ.  Далее первая строка.

Номер приёмной росписи и напротив №91, номер участка 3-го. Въ какомъ порядке принятъ. И напротив. По жребию. Оказывается, призыв осуществлялся по жребию. Писали на картонках номера, клали в ящик, а потом вытаскивали. Строка вторая.  Прозвание (или фамилия). Имя и отчество принятого на службу. Напротив, прописью Баранов Иван Степанович, записано писарем. Ниже, званiе или сословiе и общество къ которому принадлежитъ. А напротив, крестьянин Алатырского уезда, Барышской волости, села Барышской Слободы. Интересно в третьей строке. Время прiема на службу, год, месяцъ и число. Напротив, 1914 года, прописью октября 9. И особо интересно, что в этой же строке ниже. Начало службы и напротив. Съ 1 января 1915 года. И брали-то ведь на целых пять лет. Четвёртая строка. Время рождения, годъ, месяцъ и число, а напротив этого, 1893 года, октября 16. В пятой строке. Рост 2 аршина 64/8 вершк. (вершка).  Ниже объемъ груди 20 вершк. И ещё ниже. Весъ 177/2  фун.(фунта). В шестой строке. Въ какомъ порядке принятъ на службу. Къ – строевой. Седьмая строка. Заявленiе о состоянiи здоровья. Далее строка не заполнена. Это надо понимать дед был здоров. Восьмая строка из трёх подпунктов. Какого вероисповедования……. Православного. Далее. Холостъ; вдов или женатъ и имеетъ-ли детей; а также отчество и православие первой. Женат на Александре Павловне имеет дочь Раису. Жена вероисповедования православного. В девятой сроке о грамотности ничего не сказано. А вот в четвёртом пункте этой строки. Занятiе, ремесло или промыселъ, такой ответ. Водолив на барже. Надо было понимать, был грамотный.  Теперь-то мне стало понятно, почему дед попал служить во флот. И в конце. Съ подлинною приёмною росписью сверял. Членъ Присутствия и подпись. На службу явился и на казенное содержание вступилъ 28 октября 1914 года. Согласно приказу 1876 года №77 и параграфа 30 и инструкции для приема новобранцевъ выданы ему вещи и деньги; куда именно назначен на службу и прописью Балтийский флотъ. Алатырский Уездный Воинский Начальникъ, Полковник. Печать и подпись. Вот такой понимаешь документ. Эту депешу деду в Алатыре, по-видимому, выписали и в Питер переправили.

- Да. Очень интересно. Обязательно приду посмотреть, – услышал Георгий в телефоне. 

-  А следующий документ уже по месту службы в Санкт-Петербурге был заполнен. Продолжил Георгий. – Вот послушай. Стандартный бланк того времени, заполненный не одной рукой. «Новобранецъ призыва 1914 года. Наверху номер 456 написанный карандашом и несколько раз правленый. Справа на бланке в верхнем углу не совсем чёткий фиолетовый штамп «комендоръ». Из чего я сразу понял, дед был флотским артиллеристом. Далее шло. Губ.(губернии) Симбирской. Уезда Алатырского. Имя Иванъ. Отчество Степановъ. Фамилiя Барановъ. Ниже «11» ноября 1914 г.(года). Слева в квадратике. Глазные. Понятно, болезни. И подпись – здоров. Ниже. Трахома – нет. Справа от имени, отчества и фамилии колонка – примечание и в ней два слова-каракуля пером которые разобрать невозможно. Правее ещё два квадратика. В них. Ушные – норма. Внутренние болезни – норма. В самом низу большой прямоугольник, а в нём: Наружные болезни_0_|_0_. Ниже прописью рост 169, ещё ниже вес 79 и что-то не разборчивое на латыни и объём груди тоже неразборчиво. А в самом низу документа: тип. (То есть типография) штаба. кронштат. порта. 

И на конец третья фотокопия. Форма №2. Послужной список. Ниже Баранова Ивана Степановича. На службу явился и на казенное содержание поступил 1914 года 28 октября. Далее. Определен на службу в 1- Балтийский флотский экипаж. 1914 ноябрь 12. Переименован в матросы 2 – статьи. 1915 январь 8. Циркуляром Штаба Начальника тыла и Кроштадтского порта за №858 зачислен в Учебно-Артилерийский отряд Балтийского флота в класс комендоров. 1915 апреля 27. А дальше прописью. Приказом начальника учебного отряда и отряда учебных судов Балтийского флота от 1 марта за №189 зачислить в комендоры, как выдержавшего экзамены на это звание и назначить на 2 ю бригаду линейных кораблей. 1916 февраль 23.

Циркуляром начальника 2 бригады кораблей Балтийского моря за №192 назначить в команду линейного корабля «Император Павел 1й». 1916 март 11. И ещё одна запись. Приказом Начальника Учебного отряда за №473 произведен в матросы 1 статьи с с1го января. Приказ подписан 31 декабря 1915 года.         

  Ещё есть фотокопии, но они лишь подтверждают всё, о чём я тебе сказал выше.

Георгий замолчал. Молчал и друг. Затем Георгий продолжил:

- Это всё до 1917 года, а о событиях семнадцатого и после ничего не прислали. А дед-то, считай года до 1921-22, в Адмиралтействе служил, по словам моей покойной матери. Странно получается, документы царских времён сохранились, а советских нет. Да что там говорить, в своём районе, куда он вернулся, где и председателем советов, и колхозов поработал, ничего не сыщешь. Хорошо ещё что в книгу Памяти участников Второй мировой  с сыновьями Анатолием и Борисом Иван Степанович попал.  А где воевали, как воевали? Вопрос. Может, я искать не умею. Но я всё же, попробую, Бог даст, что-то и получиться. Ну, ладно приходи, документы посмотришь и Георгий, отключив телефон, невольно погрузился в размышления.  

*

*

*

THE BARD

They lived in the same village, on the same street, on the same side or as they used to say on the same order, and also this side of the street was popularly called the sunny or red side. The windows of their houses looked south to the sun, which on clear days rose to the highest point above the horizon and shone brightly into the rooms, which in the village were called the front. And the sun shone the same on all of them. They went to school, and each of them was overcome with worries and aspirations.

Their names were Valerka, Vovka, and Gerka. Valerka lived almost at the top of the street in a small stone, white house with his grandmother. He was the oldest of the three. In the spring, lilacs bloomed in his and his grandmother's front garden, and music could often be heard through the ajar window. Valerka loved music very much. He played many stringed instruments: balalaika, mandolin, and guitar. Where and when he learned to play, no one knew.

Down the block, you could say in the middle of the order, lived Vovka, with his father and his aunt. His father's name was Kostya.  Vovka was the youngest of the trio, and he also played guitar, or as someone said, strummed and sang something there.

At the very bottom of the street lived Gerka. This one tried to play the balalaika in the Pioneer House. He was even squeezed into a circle, but nothing came of it. It is true that he sometimes sat in the rows of a small string orchestra and was strumming there, but, alas. He had tried singing even earlier in elementary school. Once he came out in the middle of the big class, at some matinee, he did not sing something at all, but whispered it. Then he cried a little and decided not to do it anymore. But when he grew up, when many of his coevals started playing guitar and singing trendy songs to them, gathering boys and girls around him, he decided to learn the guitar. Gerka had been persuading his father for a long time to buy him an instrument. He fought him off as much as he could, proving that he could do nothing, saying:

- You must have no ear. A bear, as they say, stepped on your ear.

- Yes, I'll try, and Valerka promised to help me, I've already talked to him about it - tried to convince his father Gerka.

- Valerka is different. He had an uncle who was a musician, only he died in the war. He was a talent. He could play all instruments, even piano and violin. Valerka, you see, in him, and nobody here plays anything: neither me, nor mother, nor your brother and you won't succeed, believe me, listen to me, - father persuaded Gerka.

But there's no way.  Just buy it. And in the end his father gave in.

And soon Gerka was holding it in his hands and admiring it. And it smelled and glistened with fresh lacquer. It was a joy to the eye with its golden yellow deck. It was shaped like a woman's body. Its black fingerboard stretched the strings, silent and ready to sing... But Gerkin's father was right. Valerka came by, showed me the tricks of the game. He played himself. Yes, he played so that you could listen to. Gerka tried to represent something too and to weave it into a melody, but it turned out very clumsily. In short the guitar did not want to talk to him with its seven strings. Even my pet cat, when he heard him playing, started asking to go outside. And then Gerka began to embrace his instrument more and more seldom and extracted not joyful sounds from it, and then he disliked it and abandoned it altogether.

In the meantime, Valerka finished school and went somewhere else. Vovka moved with his father to another house on another street. He and Gerka met fleetingly. Their interests were different. They didn't have any particular friendship feelings for each other. Probably because once, when they lived on the same street, they got into a bit of a fight. How did they fight? Vovka's house had a little slide. The boys used to sneak water on it in winter and skate, sled, scooter, and baloney from it. Vovka's father didn't like all that much.  In general, he was a strange man to many people. He didn't work anywhere, they said he was kind of sick. Constantly wrote some letters somewhere. They said he was looking for the truth. And regularly chased the boys away from home. We had to go sneaking around in the evenings. One evening Gerka took a neighbor's scooter, which he did not have, and went to the slide. Suddenly Vovka appeared, followed by his father. This way Vovka, of course, would not dare to attack Gerka. True, he was taller, or as they used to say, was lanky, and walked, somehow bouncing a little. And Gerka had a small stocky figure. And when Vovka suddenly attacked him and wanted to knock him down, Gerka at first resisted. But then they fell together. Vovka fell on his back and Gerka on him and hit him in the stomach with his knee and Vovka howled in pain. Gerka grabbed the scooter and started sticking his heels in his ass. Anyway, he ran down the street home. Vovka's father, taking a shovel, rushed after him. Well, where there.  And he only threw it in despair in the trail of the fugitive. After this incident, Gerka and Vovka did not pay much attention to it and continued to communicate. They both went to the Pioneer House, but to different clubs. Gerka attended the aviamodelling club, and Vovka attended the drama club. Sometimes girls' voices could be heard outside the door, and among them the sound of the guitar and Vovka's voice.

The school years passed quickly. Few memories of their former school years are still vivid. Only a few remember Vovka coming to the school radio room. Usually, he brought records with foreign music, and sometimes this music was on "bones", on X-ray photoplates. He would also sometimes gather a small group of boys and girls in the front garden, on the abandoned front porch of the school, during recess, and give his concerts. It was said that sometimes he also sang songs of his own composition. But, unfortunately, Gerka was not one of the listeners. At that time he became interested in technology, and specifically in the radio club. Of course, he loved to listen to music, especially on the homemade radio receiver assembled with a friend of his age who was trusted by his physics teacher to run the school's radio club.

And Vovka, in between his speeches, would say:

- Let's go to the maritime school. Let's go sailing, wander the seas, look at foreign countries, at people, at their life, in general, look at the world.

Gerka didn't know whether he talked him into it or not, but he heard that Vovka himself left for Riga... Then a few years later they met again, no, not in Riga, but in his own settlement from which Gerka had never left. Vovka called him and told him that he was on his way back to Riga and asked:

- "Let's meet at the bus station. I was told you lived somewhere near there. We should talk. 

- So come on in," Georgy invited.

- No, - replied Vladimir. - I'm not alone, and I've got my things and the bus.

They met in front of the bus station and Vladimir immediately, without any preparation, offered Georgiy to go into business. And he began to draw pictures and perspectives of the business.

Georgy immediately stopped him:

- I'm sorry. I can not and do not want to do it. I have a job that suits me fine. I'm sorry.

- Maybe you'll change your mind, or offer it to someone else," and with these words he handed Georgiy a sheet of paper with a phone number written on it.

- I don't promise anything," Georgy answered.

- Here's my bus. Okay, bye. Call me, Vladimir said and went to get his things and his companion.

- Bye, bye, Georgy answered, and thought to himself. - Why didn't I ask him if he played guitar or not.

And after standing for a while, he went home.

Many years passed, Georgy forgot about Valery and Vladimir, and what can I say, life sometimes made him forget about himself. Children came along, then grandchildren. He began to write and publish books. He used to write only for himself. And then one day he met Zhenya. A girl he used to be friends with at school. Zhenya congratulated him on the books. She said she liked it and that now he could be called a literary man. And then she asked if he remembered Vovka, from his street, who played guitar, sang his songs, went to the Pioneers' House and studied at the same school with them. And Georgy, of course, remembered him, and Zhenya said that you could find something about Vladimir on the Internet. And later Gerka started looking. And what he found excited him greatly.

Vladimir Konstantinovich A..(1947 - 2009) - author and performer of his songs.

He has released 7 CDs in the author's chanson style. Has 12 poetry collections.

That of course surprised and delighted Georgy.

Publications in the press about the Soviet underground song were full of his name, and the way to the official scene was closed to him. Closed author's evenings, home concerts, tours (Irkutsk, Riga, Leningrad...).

In 2005, he disappeared without a trace.

This had already upset George, and he began to call and ask school friends and heard the answer, yes he was, but who he studied with, we do not know, or rather do not remember, and certainly where he lived and what happened...

Georgy wandered the Internet, listened to Vladimir's songs and searched and what he found amazed him.

Punitive psychiatry returns?

09.10.2008

Vladimir A... the citizen of Riga forcibly sent by the authorities to the mental asylum seeks the truth in the European Court

Vladimir A... has got hope that they will protect his rights in Brussels.

Vladimir A... was fraudulently admitted to a social welfare center for the mentally ill. The psychiatrist gave an opinion about dementia without even seeing the patient, and he was not even invited to the trial that declared Vladimir incompetent.

The letter that Vladimir A. sent to the editorial board of the Riga newspaper "Saturday" is written competently and surprisingly logically for a "feeble-minded and inadequate" person, as the Riga Ziemele District Court and the Riga District Court call him in their decision. (Vladimir A. attached documents and decisions of both courts to his letter).

This kind of case, when a person inconvenient to the authorities is declared insane and put in an asylum, is typical for countries with totalitarian regimes. If the European Court decided in favor of Vladimir, it would be another blow to Latvia's democratic image.

Georgy immediately remembered Volodka's father Konstantin, who also wrote somewhere and searched for the truth for himself and others. So there you have it.

And this is what Georgy found next.

A shelter for homeless souls.

Journalists from the newspaper "Saturday" went to visit Vladimir A. to find out on the spot what happened and how the former journalist, poet and businessman ended up in an institution for the mentally disabled. The Ile Social Welfare Center is lost in the middle of nowhere in the Dobelsk region. Centuries-old oaks, birch alleys and silence greeted the journalists at the entrance to the boarding house. Almost an idyll!

Vladimir met the journalists in a tiny room where he lived with a neighbor. He was glad of the gifts that his ex-wife Tamara had given him through them - there wasn't enough money for cigarettes and fruit. The court-appointed guardian (social worker) gave him fourteen lats and kopecks from his pension, the rest went to the boarding house.

Vladimir had no one to communicate with except one married couple suffering from epilepsy - when there are no seizures, they are normal people. The Internet is an inaccessible luxury, sending a letter is a problem: you are allowed to go to the post office when it is already closed. Vladimir tries his old habit of writing poetry and reading books brought by friends, so that he does not go crazy with hopelessness. Imagine spending the rest of your life within these walls and you want to howl like a wolf...

In the doldrums of the 90s, Vladimir and his wife Tamara were in business together. He took Latvian children with vision problems to the famous St. Petersburg eye clinic. Dozens of families are grateful to him for restored health. Vladimir was also the head of the "Slavs" foundation that cooperated with Russia.

That's when apparently Vladimir dropped in, in his small motherland, and offered to take over Georgiy's business.

And then it struck Georgiy more and more.

How could this energetic and educated man end up in an almshouse? Among the guests of the boarding house "Ile" he seems to be a black sheep.

 If to trace all abrupt turns of Vladimir's destiny, it becomes clear that he is partly to blame for his misfortunes today. Vladimir's character is not easy - uncompromising, hot-tempered, conflicted. He is one of those right-thinking fellows who are always fighting with something, proving something to someone and making enemies.

Yes, heredity can't be helped, - Georgiy understood, his father's blood apparently got the upper hand in him. And read on.

Vladimir's first family didn't work out. His second wife Tamara, with whom he does not live together in recent years, purely humanly sympathetic to Volodya, but can little to help. Vladimir lost his apartment in the denationalized house and had problems with alcohol. As a result, in 2003 Vladimir, disabled group II, has appeared in the center of social services "Mezhciems" in Riga.

- It was a good boarding house. Many of its residents treated me with respect, gave me advice, asked me to write letters for them," Vladimir said. - The only thing that didn't work out was my relationship with the head of social services, who hated me and harassed me.

According to Vladimir, the conflict started when he asked him in a confidential conversation to keep an eye on the boarding house residents and report to him who was drinking with whom, what they were talking about, and what they were complaining about. Vladimir flatly refused to snitch. So he began to drive him out of the boarding house.

The head of social services, Vladimir says, repeatedly called the police to the "rampaging drunk" guest, even though he claims to have given up drinking. And there are no police reports in Vladimir's "case file" about his violations of the boarding house's rules of conduct.

Several times the head of social services called a special brigade, which took Vladimir to the mental hospital, but he soon came back. On the other hand, the supervisor eventually accumulated information that Vladimir was a patient in an insane asylum.

One day Vladimir's superiors suggested a "amicable" parting of the ways: to transfer him to the same boarding house, but only in the Dobelsky district. Vladimir, knowing little Latvian, signed the transfer application. When he found himself in the boarding house of the closed type for the mentally ill, it was already too late.

Of course, they had screwed him good, Gheorghe understood, and there was nothing he could do about it, the state system.

This is how the head of social services commented on "Vladimir's case:

- Vladimir gave us a lot of trouble. An educated man, he read books, played chess, but when he drank, he became aggressive and inadequate. He was repeatedly sent to a mental hospital, and then transferred to a boarding house for the mentally disabled, because there was no place for Vladimir at Mezhciems, a general boarding house. And the court declared him incompetent, so there's nothing personal here!

That's the way people are, if you can call them people, Georgy thought with great regret and indignation as he read on.

Persons declared incompetent by a court lose the right to participate in elections, to dispose of monetary income and property, to marry, to be in public service, to apply to state and local government bodies and to the courts. Such people can be forcibly subjected to psychiatric examination and treatment.

You cannot declare a person sick in absentia!

The newspaper "Subbota" got in touch with a psychiatrist professor, who at one time saw Vladimir's patient.

- I remember Vladimir: an intelligent man who did not suffer from severe mental illness. He had problems with alcohol. Vladimir belonged to that type of personality: impulsive, intemperate, he could not live in a state of peace, always looking for his truth. Hence the problems in communicating with other people, conflicts. And such personality traits tend to worsen with age.

- However, the fact that Vladimir was declared incompetent is unexpected and sad news to me. It's a pity that the court did not consider it necessary to ask me for advice as a doctor who had been in contact with Vladimir for a long time.

As for the psychiatrist's conclusion about a patient's mental health, a specialist can give it only on the basis of all the data about his illnesses and, of course, having personally examined the patient.

And Georgy felt so bitter and painful at heart and hurt for his compatriot that he could hardly bring himself to read further.

It is not easy to correctly prepare documents to the European Court, so that they are not rejected. It is surprising that Vladimir was able to do it without the help of a lawyer! The newspaper writes.

The Citizens' Commission on Human Rights has more than one victory to its credit. Even though there are not many of them, each one tells the story of a man who despaired in search of justice, was humiliated and almost broken. One of them is Vladimir from Riga. The newspaper Subbota took it upon itself to help him and his friend.

- I regularly visited Uladzimir and knew that he was on the waiting list for a social apartment," Uladzimir's friend told Subbota. - They tried to deprive him of his legal right to housing - as if he had been permanently moved to a boarding school. We proved it wasn't so, and at last we got justice: Vladimir got a comfortable apartment in a new social house.

A friend moved Vladimir to the new apartment, and his colleague on the "civil commission" helped furnish it and create comfort. But Vladimir was happy only three months: years of struggle and privation undermined his health, and not yet old man died of heart failure.

A friend experienced Vladimir's death purely in human terms, and as a member of the board of the "Citizens' Commission": for human rights. The case against the unjust judges who had illegally declared Vladimir incompetent and the unscrupulous psychiatrists was closed.

 The old principle applies: no person, no problem.

Georgy saw that there were still people with a human face and soul, but that did little to reassure him.

Then he found the words of his poet friends, who dedicated their lines to him. One of them wrote.

To the memory of Vladimir.

Another Viktor Murzin recalled.

He knew Volodya well. We met, got to know each other and became friends in 1973 at the seminar for young writers of the Latvian Writers' Union (Russian section). At this seminar, in my mind, he was the most talented among us, who were invited to study and discuss...I feel sorry for Volodya! He, a deeply Russian poet, was cut off from Russia. This, in my opinion, is what ruined him.

In my first book of poems with a preface by Nikolai Starshinov, there are lines dedicated to Vladimir.

Feedback from those who know when Vladimir passed away in 2009 and where he is buried.

Murzin continues.

Volodya is no more here. He passed away, but his poems and songs remain.

But Georgy also found a record that made him even more sad.

Hello! My name is Yulia. I am the granddaughter of Vladimir and the above mentioned Irina. I have never seen my grandfather and know almost nothing about him. Victor, if it is not difficult for you please contact me. I will be very glad if you can share with me your memories of my grandfather. I never got a chance to meet him.

Like my grandfather, I also compose poems, although I am still far away from him. I would be very grateful if you respond.

Sincerely, Julia.

- How right Victor Murzin is! - Georgy thought. - Never, in any case, you can not break away from the motherland, neither from big, nor from small! And you must never break away from your family. Didn't Vladimir understand that...?

Georgy also found sincere memories of another person.

Larissa Romanov.

I look with pain and regret at the man who is forever in my memory. I was 17, he was 18 when we briefly met. I left Latvia for a long time and came back only in '91. I was looking for Volodya. But I was too late. I can compare that man and this man. That one, tender, vulnerable, pure, talented then and the one from the reel - wounded, caustic, with a tortured soul, but not surrendered. Let the earth warm my alien, who came to earth from a crystal-clear universe on our dirty earth.

  And quite unexpectedly Georgy, at a meeting with a well-known St. Petersburg poet and bard Nikolai Yeremin, who was also born on Surka land, heard such words: 

- "I first heard this song "I'll write an hour after the fight" in the mid-1980s, performed by my brother Anatoly. The piece became one of the songs on which I honed my performing arts, performing it many times with friends and student groups. Much later I found out, quite unexpectedly, that its author was my countryman, a native of the village of Surskoe in the Ulyanovsk region, poet and bard Vladimir. About his fate I was able to find out a little: he was born in Sursky. He went to Riga, worked as a journalist, wrote songs. During perestroika he tried to do business, was imprisoned in a lunatic asylum and in 2009 he died. A great memory to my fellow countryman!

 

AND ST. PETERSBURG BECAME CLOSE AND DEAR TO ME…

- You say, why has Peter suddenly become close and dear to me? - George asked his interlocutor and was silent for a minute... - No, it didn't happen all of a sudden. You know, if you parents tell you something in childhood, oh how it remains in the memory. So my mother started telling me that she lived in St. Petersburg. I listened and at first I didn't even believe it. I don't know why, but I didn't believe her. And she began to tell me that her father, Ivan Stepanovich, was drafted into the tsarist army before the revolution, and he joined the navy. He served on the battleship "Emperor Paul I". Maybe you've heard of it? It was a famous ship in its time.

- So she fought in World War I, too? 

- What I don't know, I don't know. My grandfather didn't tell me about it. He didn't like to talk about such things. And what kind of people we are, after all. But I was young, green then, I was in school and I used to visit my grandfather in the village regularly, and for some reason I had no sense to ask him about everything, and it would have been a good idea to write it down. And now I regret very much.

- There must be something written about this armadillo.

- It's written, it's written, but how they write and who writes it. During the reign of Czar one thing, after the revolution or as it is called now, after the coup another, and in modern times the third. As they used to say, everyone looks from his own bell tower and looks for his own benefit in something. And my grandfather's story would have been closer to me somehow. And from what I have read, I understood that "Pavel I" did not take part in sea battles in the First World War. It went around the Baltic, guarding the mines from the German minesweepers, and also guarded the anti-submarine nets and the ships that put these nets and mines. And there were naval battles, I do not know, but I am sure that the battleship was ready to engage at any moment. Grandpa Ivan told me a little bit about the seventeenth year, and I even wrote a little bit about it somewhere. But listen to what others said about it. The catastrophe that befell Russia in 1917 was not expected or foreseen by any of the bureaucracy. And only a few people were aware of the inevitability of this catastrophe. And the appointment as prime minister of an utterly incapable old man was the limit. In mid-January, it was said that the officers and sailors were imbued with indignation and excitement, and in saving the country they believed there was only one way. And in spite of the food riots already taking place in the capital, in St. Petersburg, and the complete disorganization of the government, the obscurantism of the government did not abate. Power, committed an insane act. The State Duma and the State Council were dissolved for a month, this was the signal to the revolt. But for some reason, on the day of the revolution that occurred at the end of February, or, as they say, the coup, the officers and commander, remained completely unprepared for the events in the fleet, for the revolt that was being actively prepared by the underground forces. It was said that it was the Bolsheviks. They turned out to be no more resolute than the grand dukes, who tried to persuade the emperor not to ruin their country.

And what is surprising, a new revolutionary history continues to keep secret the names of its fighters, who on March 3, 1917 gave the signal for a mutiny in the fleet in the Helsingford raid. It took an enormous amount of preliminary work for the ships, all as one, to follow the signal given from the Emperor Paul I. Here on the ship was created, a deeply concealed strike team, which is amazing coordinated action in the complete ignorance of the officers managed to organize the feeding of the towers, to take control, raise the battle flag on the ship and lead the instantly scattered on the ship groups of fighters. The conspiracy they reproduced on the "Emperor Paul I" in 1917 with complete success. Obviously, measures of "fatherly attitude" to the sailors or at least elementary political oversight on the ship were absent or too weak.

But listen to what I wrote about my grandfather's recollections.

Sometimes my grandfather would remember his service in the Navy and say, "You know how the drill was? And if you did something wrong, you could get punched in the teeth. "Your brothel" was all over the place, that is, "your nobility". I was young, I had strength and all sorts of exercises with weights. What do you do? Nothing. The ship's commander was a good man. Didn't give him much of a hard time. But times were tough. At one point I felt that the ship was commanded by someone else besides the commander. And soon, before the revolution, there was a rebellion on the cruiser "Pavel". It was only said that it seemed to have started on the Aurora, but no, on the Pavel. On the fire shields they took all the axes, all the cudgels, and it started. All the officers, who was mocking, who was spiteful - on the head, and overboard. Maybe it was too harsh, but what can you do, that was the time. It turns out there was a revolutionary committee on the ship. Everyone on the upper deck was lined up. They announced that the ship's power had gone to the ship's committee. The commander and a few other people, myself included, were made part of the committee. I did not know, maybe because I was literate and had two specialties - gunner and clerk. Or maybe for discipline. Don't know."

- Apparently the Bolsheviks did a great job there?

- It turns out that it is. Here is how else they write.

It was a fatal miscalculation of the authorities who did not dare to relocate the dreadnoughts to the Gulf of Riga, which caused them, while standing in Helsingfors, to undergo an intensive revolutionary decay, which was reflected on the Paul I, and it was especially successful in the activity of underground organizations. To the commander and officers, the riot ripening on the ship came as a complete surprise. In contrast to 1912, when in the crew there were many sailors who felt it their duty to warn the officers about the preparation for mutiny, in 1917 the officers, it seems, did not receive such information. Apparently, there were no attempts to "fatherly attitude" to the sailors, as Minister Grigorovich repeatedly lamented in his memoirs, but to establish good relations in the Navy himself made no effort. And the mutiny, the organization of which to this day remains completely unreported by any documents and studies, occurred as suddenly as it was on the "Potemkin", but not spontaneously at all, but at the signal of the well-conspiratorial organizers.

And Georgy turned to his interlocutor:

- Surely you have seen the film about the mutiny on the "Potemkin" and here too the sailors must have been driven to it, and how, with all the good it is possible, to raise people to revolt, and listen further.

Officers, too, not having estimated explosiveness of the moment, tried to enter with commands in joint discussion of events and possible course of their development. The Commander of the 2nd Brigade of battleships, who had just come back from Petrograd and that means he was well informed about the coup d'etat, which took place on the 28th of February, was inscrutably short-sighted. He refused to go to the crew with the beginning of unrest on his flagship "Andrew the First Called" and preferred to go to the headquarters, but on the way he was killed. At the same time, at about 20 o'clock, as the flagship log of the first brigade of battleships testified, the ship "Paul I" raised the battle flag and pointed the towers at the battleship "Andrew the First Called" standing beside it, after which the "Andrew" also raised the battle flag. Shots were heard on both ships. They were followed by the "Glory", which was standing nearby, and almost immediately by the dreadnoughts "Sevastopol" and "Poltava". Mutiny engulfed the entire fleet, not excluding the "Gangut", the ships did not stop shouting and firing.

George, sometimes, stopped and took a break from his sheet, and it was obvious that he was trying to imagine the events of those distant times. And in them to consider his grandfather, and see how, and what, could then do this young sailor, from a distant Russian village, caught in such a rapid whirl of historical events.

-Such are the memories, -George said, putting aside the scribbled sheet of paper, and taking another, and reading on, and sighing for some reason at that.

From "Pavel I", which led the mutiny, to the flagship "Petropavlovsk" clotty sent: "Deal with unwanted officers, our officers are arrested. Delegations were sent from the "Pavel" to the "Andrew" and "Petropavlovsk" to expedite the arrest of those officers who had escaped the reprisals that had already taken place. The total loss of control of the officers over the ship was facilitated by the captain of the Pavel I. In contrast to the commander of the "Andrew the First-Called" who vigorously opposed the mutineers, the commander of the "Paul" gave the mutineers complete freedom of action and, sitting aloof in the cabin of the commander, did not try to organize at least the rescue of the officers and conductors from the murderers.

And Georgy tried to mentally picture to himself the picture of the ship's cabin and the captain sitting idly in it, with all this going on around him, and he couldn't.

- And here's more, remember, listen. Whether it's true or not, I don't know.

As if the commander of the brigade, the commander of the battleship "Emperor Paul I." Standing on his knees, he asked to be released and promised to give him everything from the buffet and give him a double portion for lunch and asked to take him out on the upper deck to see what was going on in the world. When he saw red lights everywhere, he crossed himself and said with tears in his eyes: "That's the way to do it."

- I did not hear all that from my grandfather. I didn't hear what else I found. Maybe grandfather was silent about many things, maybe he was forbidden to talk, or he had to sign a note. And then it's really scary to read.

The mutiny on the "Pavel I" began with the murder of the navigating officer, Lieutenant. The fighters, prepared in advance, had bayoneted him as if he had been an agent of the security branch. At the noise raised at the time of the murder immediately went the senior officer, the senior lieutenant, having previously instructed the midshipman to relay an order to the officers to go to their companies. After relaying this order, the midshipman and several other officers quickly made their way down the corridors to their companies. A group of sailors was walking toward them in the corridor. The ensign somehow accidentally passed her, and the lieutenant following him was stopped. The sailors asked him not to go any further, as he would be killed there. The lieutenant was completely unarmed and to these warnings only raised his hands up and said: "well kill me" ... And at the same moment he was really killed with a blow on the back of the head with a sledge-hammer. He was killed by a stoker who crept up behind him, a sailor from the peasantry of Poltava province.

Here Georgy paused for a long moment.

- If this is true, how can a man go mad? - Georgy said with a strong sadness in his voice and continued.

When the sailors, who had warned the lieutenant, wanted to carry him to the infirmary, the murderer struck him several more times on the head with a sledge-hammer. The same sledgehammer also killed a midshipman who had slipped into the crowd. The chief officer, who was trying to talk sense into the crew on the upper deck, was seized by them, beaten with whatever he could, dragged by the legs to the board and thrown out on the ice. Receiving no help, he died on the ice the same painful death that by the evening of March fourth, having survived the preparation for the shooting, should have died the senior officer of the cruiser "Diana", captain of the 2nd rank. He, severely wounded, was being finished off by blows with butts while being escorted across the ice.

Georgy wanted to quit reading, but his companion asked:

-No, finish it, please.

Then Georgy continued.

At the same time, the electrician conductor, who had displeased the rebels, was wounded. The revolutionaries had a full payback to the "oppressors". The lessons of the war and rebellions taught the officers nothing. They were completely demoralized by their apolitical attitude. The loyal subjects with idiocy continued to believe in the emperor - a wonderful, kind, crystal soul man. In the face of the sailor masses, the officers found themselves in the pathetic role of defenseless, trapped hares.

On March 3, 1917, they had to pay with blood for the inability and unwillingness of the tsarist regime to make reforms, which would have led Russia to civil pacification and put it on a par with civilized and enlightened countries in Europe. The dark instincts of a Russian rebellion, senseless and merciless, which had soared to its full strength and breadth, prevented the sailors from recognizing that, in their rejection of Nicholas II's regime and their desire for the good of their country, many of the officers were closer to them than to those who had called them to revolt.

But the officers also made no move to understand the souls of the sailors, and therefore received reprisals. It is believed that as many as 100 officers died in those days. And these casualties were only the beginning of the Russian revolution. There were many chilling massacres of officers in Helsingfors and Kronstadt, but none of the organizers and executors of these elaborate massacres was ever mentioned in the Soviet publications. The collection of documents "The Baltic seamen in the preparation and realization of the Great October Socialist Revolution" is silent about them.

For one more day, "Pavel I" and the surviving officers under arrest remained in the power of the mutineers. They managed to form as many as three committees and even a kind of "United Fleet Democratic Organization". On its behalf, on the morning of the fourth of March, a radiogram was broadcast, which in response to the calls of the Fleet Commander for the restoration of order, stated: "Comrades sailors! Do not believe the tyrant. Remember the order to salute. No, we will not get freedom from the vampires of the old order.... Death to the tyrant and no faith!" The signal was heard: and at the port gates, the admiral, marching into the city, was killed by a shot in the back. Miraculously escaped death by the flag officer midshipman who was marching with him and was nearly mauled by the crowd.

On May 27, the battleship "Emperor Paul I" received a new name - "Respulika.

On "Respulika" with all the comforts, contrary to all orders of service, the coastal Bolshevik agitators were quartered.

By the time of the July putsch of the Bolsheviks "Republic" and "Petropavlovsk", had the reputation of a citadel of Bolshevism. On the Republic, Bolshevism dominated undividedly, to the point that the entire ship's committee was under the influence of Bolshevik sailors. Sailors of the Republic and Petropavlovsk declared their readiness for a revolutionary campaign of their ships to Petrograd to support the Kronstadt detachments.

On June 21, the crew of the Petropavlovsk issued an ultimatum to the Provisional Government: to dismiss 10 ministers within 24 hours and called on the fleet to support this ultimatum by bombing Petrograd. By a resolution of July 10, the crew of the Republic resolutely rejected the charges of treason to the revolution made by the Provisional Government against her ship as well as the Petropavlovsk and the Glory. "We have no instigators, spies, or German agents on our ship, nor can there be. And in vain does the Provisional Government think that the ships of the Baltic Fleet are overflowing with traitors to the fatherland." The crew confirmed their readiness as faithful defenders of the fatherland at any time to defend their freedom from enemies foreign and domestic.

The rotten, flailing around in all directions "kerenshchina" proved to be unable to punish the murderers on "Pavel I" and other ships. Everything was confined to verbose, but inconsequential cracking orders. Like his predecessor on the throne, the most petty ruler of "democratic" Russia pushed the army and navy to an uncontrollable collapse. In the hysterics of his historical speeches in front of the crew of the cruiser "Bayan" went so far as to directly call for "without any mercy" to deal with those officers who do not comply with the revolution.

Interrupting for a while, George remarked:

- All in all, many in those troubled days put their hands on the minds and souls of the sailors.

And then he concluded:

- It is inexpressibly hurtful and painful to realize what titanic efforts the officers and the healthy part of the fleet made that summer to maintain its fighting ability, and how all these efforts were ultimately nullified. But in spite of everything, the Baltic ships continued to fight in the whole theater of war, from the Gulf of Finland and the Gulf of Bothnia to the Strait of Irbin.

The situation in Russia was becoming increasingly ominous.

“See how much I've told you, and no matter where I searched for, I found not a single word about my grandfather, although, there were more than half a thousand of people on this ship, ‘the Pavel I’. I know, my mother said, then after the October Revolution, Ivan Stepanovich worked in the Admiralty, and again there were no information about it. He even took his family from the village to St. Petersburg, my mother told me that she went to the first grade there to study, but of course she didn't know where they lived. Only once did she say that she and her father and his friend, a sailor, went to a rally. And this comrade or colleague of her father's was very tall. She was sitting on his shoulders, and could see the speakers very well. She told me that she had seen Lenin, but I did not believe her.  I don't know how long they lived in St. Petersburg. I remember my grandfather saying that he used to go around the Baltic on ships and submarines to Finland and liked to flaunt words in Finnish in front of me. Then, for some reason, he returned to his home, to his homeland in Baryshskaya Sloboda. He worked as chairman of councils and chairman of collective farms in the villages of the district. By this time, I know from my father's words that he was a Communist already. Ivan Stepanovich's family was large, he had seven children. Two of their sons, Anatoly and Boris, were killed during the war. His wife tried to persuade him, as they say now, “to get them out of the front”. But Ivan Stepanovich didn't do it, though he could have. Then, for the loss of part of the millet crop from the rising wind, the collective farm chairman himself were sent to the front, although he was no longer of military age. Yes, they say, almost in the penalty box – only a severe concussion saved him, and until the end of the war he served, as they say, like a copper pot. And yet, all his life he kept a brand-new sailor's uniform from the‘the Pavel I’. He was buried wearing it in a rural churchyard. This is the story, but at that time almost every house had similar one, and every other for sure.”

“The grandfather’s documents should have remained, right?” a friend who was listening to Georgiy asked a question.

“The documents remained, but his son Yurii took them, and after that they disappeared. I searched for them, but didn't find anything.”

“Have you ever been to St. Petersburg yourself?”

“I still remember being in Leningrad. I was lucky then. I received a ticket to Petrodvorets from work. They had a good sanatorium there. The water is healing, and the procedures are different.”

“And where does the mineral water come from?”

“At the beginning, I also asked the same question, but then I read in the local newspaper that Catherine also had a well with healing water and even soldiers guarded it. But years had passed and everything was lost, abandoned. And then one day, in one place of the park, a fountain gushed and doused the bushes and trees. They were covered with a whitish coating. This place was cordoned off. The water was taken for research, it turned out to be mineral. So, someone then remembered about Catherine's well. And, of course, it was renovated as expected.

“Yes, you are lucky, but it was a long way.”

“Not really. On a plane, though with an intermediate landing for refueling, but this is a trifle and the ticket cost a penny, chatted a little with passengers on the YAK-40 and I’m here. I came to Petrodvorets, to the sanatorium, to the emergency room, but it was too early. It was closed, so I sat down on a bench, waiting. The weather was cool. Back then, almost everyone was wearing sweatshirts all summer. I wore a raincoat, while a guy in a white short-sleeve T-shirt was shivering nearby. We met each other. I asked him where he came from, asked what hot place it was if he was dressed like this. And he told me he came from Vladivostok. I didn't believe it, of course. He started telling me that he worked on the railroad. And most importantly, he is single. When he offered me as a joke or not a trip to Leningrad, I agreed. Why not? The road is free, the fact that it takes a long time to arrive there is nothing new, but you can see a whole country. Though he told he underestimated a weather a little. He explained to me, that in Leningrad August is a hot month, and here it's a little cold. The boy was small, dark-haired, with a dark face with Asian features. They put us in the same room, and we became friends. We also had a disabled man from Uzbekistan who lost a leg. He was wearing a prosthetic one.  And he protected his prosthetic leg more than his own leg. I kept thinking whether it was made of gold, or maybe there were diamonds in it like in the famous Soviet movie. He always criticized us, the Russians, to put it mildly, that we live differently from them. We don't save a lot of things, especially bread. He explained that they use every crumb. We also very lazy, especially young people and children. He said that in Uzbekistan everyone is busy with their own business from an early age. Someone takes care of the animals, someone works in the flower garden, or in the vegetable garden. He also complained that it was cool and raining, and there was no place to sit and drink good tea and talk to someone.”

 On the first day, he asked us:

“Do you know the name of the building where you were placed?”

He narrowed his eyes slyly. So, his eyes became just slits in his round, shiny-skinned face, and he waited a moment before answering: “The Stables!”

“What does in mean the stables?”  My new friend Nikolai asked in surprise.

The man from Uzbekistan, in turn, added:

“And in the room in which you will live, in royal times Hussars lived, and the dining room is located in the former arena for horses’ dressage, there you will see, a royal balcony on which the kings sat. Well, you will find out everything yourself. But the building is very beautiful, it looks like a palace or an English castle. Built by Nicholas I. Patron saint of the Horse Guards. And there is even an equestrian cemetery. At one time, one said they made films about what's-their-name… three fat men.

George thought for a moment and continued:

“The beauty of Petrodvorets and Peterhof, is certainly exceptional. I've been to Poland before when I was young, and there's nothing similar to it, not even close. And Moscow looks a little pale in front of St. Petersburg.”

And George began to talk about the beauty of palaces, parks and fountains.  He said that all the streams and rivulets from all over the area are collected in ponds and feed these various and amazing forms of sculptures. And those with light singing raise silver streams of water above them, scattering and sometimes turning them into countless emerald and diamond drops. He also told me about large and small palaces that ran down almost to the sea. There is a small building on the shore, a palace called Montplaisir, where Peter the Great held his famous assemblies, in other words, meetings. In the hall, on a large table, on a green cloth, under a glass cap, a cup of “Big Eagle”, and a huge glass. Approximately there was more than a liter of aniseed vodka in it, and anyone who was late had to drink it. And after that, one said, one fell in the bushes, and then for a long time was ill. So, no one was late.

He paused and continued:    

“You can imagine I went to the water of the Gulf of Finland, looked into the distance of the sea and involuntarily imagined my grandfather sailing on a warship.”

“Well, did you find out about him anywhere else?”

“Where and when? I wanted to go everywhere in that short time, see everything that I could, but I also had to go through the procedures. I've already visited all the excursions there that I could. I saw the first wooden house of Peter the Great. I went on a tour of the city of sea glory. I was on the “Aurora”, of course, and the thoughts of my grandfather were spinning around even there. It even seemed to me that I was walking around the ship not with the guide, but with Ivan Stepanovich, and when I fell behind the group, and caught up with it, and saw the sailor, I wanted to see my grandfather in him. And when we were at the Admiralty, I couldn't help looking at the gates, doors, and windows, and I couldn't help wondering where my grandfather might have been in that austere building at that time. But I knew for a fact that he had walked these roads and participated in those most difficult events.”

George paused and got lost in his thoughts. The other person was also silent, but the narrator continued again.

“You tell me I visited so many places, and now even I'm surprised. I've been to the Winter Palace, I've seen Peter the Great's house, in Petropavlovsk, I was in the Kunstkamera, at the Piskarevskoye cemetery... they even took me to the theater, but I don't remember which one or what play was presented there, apparently some kind of nonsense. In Razliv, where Lenin wrote his famous theses in a hut. I visited Tsarskoye selo – it was unforgettable. Of course, I grew up on Pushkin as it often said. I still remember Museum-Lyceum. The main hall. And Pushkin's voice still echoed here. Portrait of Derzhavin. Derzhavin's chair. Portrait of our fellow countryman Goncharov. A table with a book on it, “The History of the Russian State”. A library. A room for self-study. Training class. Physics and math class. Drawing class. Singing class. And 82 rooms for students. Everything is numbered, but the room No. 13 do not exist, there are two No. 14 rooms instead... And at home I still keep half-decayed Pushkin’s compilation. I got it from my father...

 But sometimes I couldn’t escape adventures... Once we went on a bus tour. The driver was a little nervous. And a huge, self-propelled crane entered the cabin like an arrow, and of course it entered exactly above me. But it gave a little touch and no one was seriously hurt. And the second time on the train, too, as they say, God saved me. Our train departs from the station, and the other one approaches this station and both of them are on opposite tracks. Thank God the automatics worked. A lot of people got bruises, including me. And I have a funny case happened to me. I still can't properly figure what it was. Before leaving, my wife and I made a list of what to buy in Leningrad.  I had a day off and went shopping. I visited several shops “Opraksin dvor”, “Passage”, “DLT” (House of Leningrad trade).  Of course, I visited “Gostiny Dvor” or as it was also called “Shopping Row”. Before that, I received advice about queues from employees of the sanatorium. If there are any, they sell something scarce there.  And then I came to the store, and there was a crowd of people who, as they used to say, threw out the baby’s clothes. I took a place behind someone, went out, and sat down on the bench. I took the list out of my pocket and examined it. A peasant in a gray cap and a light jacket approached me. He sat down, legs crossed, took out an expensive cigarette and lighten it. Then he asks how and what, what kind of list it was. So, we talked, he laughed at me and left. And then I heard Vladimir Vysotsky's song about the list. And the thought just got into my head, as if he, Vysotsky, was sitting on the bench with me then, and then composed the song. I didn't tell anyone about it, though, only if we were close friends. You see how we all want to get involved with celebrities. Anyway, I bought everything, and even a Finnish light blue, sky-blue with white snowflakes on it, suit for my wife. She teased me then, asked on whom I tried it on, it was very much for her taste, and sat on her figure like a glove… I began to go home slowly to get ready and then after the procedures a elder woman came up to me and said: “I heard that we are fellow countrymen, we will be in the same region and leave on the same day. You're on a plane, and I'm going on a plane, too. Here's the money, buy me a ticket.” Well, what to do, I took the money and went and bought tickets. On the day of departure, we ordered a taxi, but she had so many suitcases! We arrived in Pulkovo, the airport was not in the best state at that time, I took her suitcases and dragged them, then my own.  I saw bottled beer in the buffet, in the countryside, you know, it was a shortage. I thought, I could have a bottle. The admission procedure had started. My friend somehow quickly slipped through. I walked up to the counter, and there was a big, blond captain. He said, “Put your suitcase on the counter and open it.” I opened it, and he touched the top with his hands and asked: “Well, what’s in here” and I jokingly answered “Grenades.” Then he put my shirts aside, and found the bottles of Pepsi-Cola. We looked at each other and both smiled. I closed my suitcase, and he said, “Come in,” and pointed to the “horseshoe”. I passed by and heard a bell ringing. The captain said to me, “Take off your watch.”  I took it off, went through, and it tinkled again. I laid out a key and a belt from a raincoat with an iron clasp. I passed for a second time and heard another ding. Then I began to worry, fumbling in the pockets of my raincoat, and was horrified to find a small-caliber rifle cartridge in my left hand, which I quickly stuffed into the thick notebook between the pages. Meanwhile, I pull a large pack of chewing gum wrapped in foil out of my right pocket. The captain points to the gum and said, “Put it down and come in.” As I passed, I couldn't believe I didn’t hear a tinkle.”

George paused expectantly. And the interlocutor immediately asked him: “Where did you get the cartridge?”

“I found it. When there were heavy rains and excursions were canceled, I went to the shooting gallery in front of the sanatorium, covering myself with a purchased umbrella. I was so good at shooting that I could shoot down the flames of gas burners. And one day, coming out of the shooting gallery, a strange lump flew out from under my shoe, so I picked it up. And when I cleaned it of dirt, I found that it was a cartridge from a small-caliber rifle, and for some reason I automatically put it in the pocket of my raincoat, and forgot about it completely. Of course, nothing particularly terrible, but I would have lived in Leningrad even on state-owned grub until the situation had been clarified, that's for sure. Then it was kept for a long time in my sideboard at home, reminding me of the unacceptable nonsense that should not be done in life.

“Yes, an accident, of course,” the interlocutor sympathized.

“When we boarded the plane, my fellow passenger began to ask me why I was delayed somewhere. In my joy, I answered her something vague and she immediately began to tell me about herself. That she works as a cleaner in the museum of our famous countryman Suslov. And that she saw him just like me right next to her when he came to his village for the opening of his monument, after being awarded the title of Hero of the Social work twice. And that they now have asphalt laid to the village. And about how modest this “big” person is. And how he was solemnly greeted. And what kind of food and drinks were prepared, and after the opening of the monument and fiery speeches, he quietly came and sat down at the table. He looked at everything and asked for millet porridge with milk. And she told, me how they had asked most of the village until they found the boiled porridge. And he took a bite, thanked them, politely said goodbye, wished everyone a good rest, apologized that he couldn't wait any longer – you know, and left. And she talked about how those invited to the celebrations did not leave the museum for several days and celebrated this event.”

“And why did you never tell anyone about it, my friend?” the other man asked.

“Well, I told my wife, but who needs this information, if I was someone like that, perhaps something could be inflated from this, but this is all nonsense. I've never been to Leningrad again, but I've been to St. Petersburg three times already. My son, Ivan, is the youngest, and he finished his studies at a military school in St. Petersburg. There he met a girl, and there was a wedding. My wife and I went with his friend, a neighbor Viktor by train. Wedding, you know what it is, all the attention to the bride and groom, however, the bride's parents took all the trouble on themselves. And the young people came up with a great idea, they laid flowers at the Leningrad memorial complex. The beginning of April, the weather is cold, but from what I saw, from such a popular memory, my soul became warmer. The wedding was played as expected. Then we went on the way back, two days and we arrived home. Yes, I completely forgot, my wife and I dropped by my son's school, as they say, got acquainted a little, talked to the teachers to calm our souls. True, we had to worry about two people now, but St. Petersburg was already much closer to us. And then, somehow, my granddaughter appeared unnoticed. My son, who graduated from high school, wanted to serve in St. Petersburg. We took him to the headquarters, so to speak, went to meet him halfway. And imperceptibly, time somehow flew, another grandson appeared. The son managed to serve near Moscow, returned to St. Petersburg again, and the granddaughter went to school. Soon the son was sent to the commission, it's a pity, of course, but he managed to get an apartment. And my wife and I had to go to St. Petersburg with our granddaughters to study, they added troubles to everyone there. Children it always like that, they will get sick, then vacation, then something else. For the summer, grandmother went to St. Petersburg for her grandchildren and brought them here. And almost all summer these young residents of St. Petersburg are with us.”

"Now I understand why St. Petersburg had become close and dear to you,” said George's interlocutor. “And it is clear that grandchildren are a sacred cause, they are becoming more expensive than children.”

“But they don't give you much of a trip to museums and excursions,” Georgiy continued. “But on one of my trips, and it was somewhere at the end of the year, in December, I dared and called Nikolai Viktorovich, a fellow countryman, and he is even my namesake. We often met in our village, he performed here, and he invited me to visit him. True, he does not live in St. Petersburg itself, but he lives nearby in Vsevolozhsk. Yes, you probably heard about him, he had a grandmother here, Yevgenia Makarievna. She worked as a doctor and was a good specialist. People called her Makarievna. Her husband died in the war and she was left with two children: Victor and Nona. So, Nikolai, from the son of Viktor, God rest his soul, served in the Civil Navy. And his mother Galina, also from our village, from the street, that used to be called Schelkan. And her father was Sergey Alekseevich, his surname was Zasarsky, if I’m not mistaken. A war veteran, an officer, I also wrote a story about him, how his communist friends accidentally buried him. And Galina Sergeevna was once the director of the maritime training plant. So, Nikolai Viktorovich, her son, was a bard. So tall, slender, serious, with a beard and glasses. In general, he wrote poems himself, played music for them, and performed with a guitar. Winner of various competitions. And the young man did not forget us and liked to come to his small homeland. He had a grandmother's house here, and he was born in our village. It's a pity that his aunt died, she lived here for a long time and was a fan of my “talent”, she liked my stories. God rest her soul. She was a nice woman, but the whole family in general, was good, kind, in the true Russian spirit. Nikolai Viktorovich was accepted into the Writers ' Union, and you know I was as well. So, we are somewhat kindred spirits. I had the reviewer at the introduction — the famous St. Petersburg writer Nikolai Mikhailovich, it's just a great pity that he died. However, I was lucky enough to meet him, no, not in St. Petersburg, but in Ulyanovsk. The Goncharov Prize was awarded to him. At that time, Olga Georgievna was the chairman of the regional Union. She was a wonderful person. Nikolai Mikhailovich gave me his book as a keepsake. He really wanted to visit us in Sursky on Nikolskaya Gora, but no luck. His wife came with him and somehow managed to break her leg.”

“Everything is interesting in life, but it is intertwined.”

“Don't tell me. Life is like a colored wicker pattern. And when I called Nikolai Viktorovich, I felt that he was happy, as he began to invite me to his place. I explained the situation. He understood and told me about St. Petersburg’s literary activities and those in which he intends to participate and if I have time, I can join him. The first thing I did was go to the winter book fair. And you know, another funny case. The times are different today, where there are a lot of people, there are detectors, which can scan you. And it didn't like my beard. And as our NVP teacher used to say, “vivarachivay karimany”. I had to open my wallet, show my passport and ID card. Well, there's nothing, you have to get used to it, it's good that you haven't got in prison yet. It's just a joke, of course… The exhibition is very expensive. There are so many publishing houses, so much literature and a lot of visitors, there are lectures and meetings. In short – it was great. I met two writers from St. Petersburg. One, it turned out, recommended Nikolai Viktorovich to join the joint venture, and the other later visited us in Ulyanovsk, and both of them, of course, knew Nikolai Mikhailovich well. We talked, pushed, took a photo as a souvenir, and then I met them again. Nikolai Viktorovich invited me to the presentation of a collection of poems by St. Petersburg poets, which also included his poems. And do you have any idea where it was? In Pushkin's house, on Moika, where the last hours of our great poet's life were spent, I certainly couldn't miss this. Nikolai Viktorovich and I met in the subway and went to Moika, 12 on foot, of course he was with his inseparable guitar, and we took pictures at the entrance and in the courtyard near the Pushkin monument. In my heart, God knows what was going on and now the whole situation flashes before my eyes. And then we went to the assembly hall. The crowd was decent. On the stage was a white grand piano, the presenter, the compiler of the collection and the poets who take turns performing.  In addition to Nicholai, the bard – priest also performed on the stage, which, of course, surprised me a lot. And it all went easily, in one breath. Among the poets who performed, I saw another friend, Andrey Vladimirovich. Nikolai Viktorovich also introduced me to him earlier, when we also went to the presentation of another collection at the University of St. Petersburg. Andrey Vladimirovich was a teacher there. Translator from Portuguese, poet, writer and editor-in-chief of the Sphinx magazine. Such a powerful, burly man with big hair and a beard on a large head.  Then he published some of my stories in a magazine. My son and daughter-in-law and granddaughter went to presentations and collected magazines. It is a pity that later a broken spine chained Andrei Vladimirovich to bed… Such cases… And then I left St. Petersburg on New Year's Eve, by train. Problem with tickets. True, by this time I still managed to visit the Winter Palace and of course went to the Admiralty. Once again, I was filled with memories of my grandfather Ivan Stepanovich... And then to the train station. And the first time I met the new year on a train, on wheels, on the top shelf. In our times, the old man rarely gives up the lower shelf. So that I watched in motion how Mother Russia sees off the old year and meets the new year...”

“Why are you being modest? You should have written about all this long ago.”

“To write something you need time and inspiration for it, adding to this your health condition, and the age... If there’s a God will, I will scribble something... Last summer I went to St. Petersburg again,” continued George. “I suppose it turned out interesting. The daughter-in-law brought her granddaughters by train in the spring, to the station, we met them with my grandmother, and she went back. A daughter-in-law didn’t need to go to work. Then he and his son came by car to pick up the kids at the end of the summer. We stayed for a while. The car was loaded, there was nowhere to sit. And we decided so, the daughter-in-law and her granddaughters are going again on the train, and my son and I are on the car. We left in the evening. They decided to skip Moscow at night. And the car seems not bad, and the road, but how many of these cars, it's just necessary to see. And in Moscow and all that is happening to it, an endless stream of lights, headlights, and everyone is going somewhere, in a hurry. Well, the phone helps to plot the route, but what a strain for the driver. By morning, they also left Moscow for the toll road. We took a little nap, had a snack and then went on. There were fewer cars here so we could keep a good speed. True, before the city, we spent two hours at a gas station. And in the evening, we were in St. Petersburg, but I'll tell you the pleasure of the trip by car is small. I didn't see much on the way, and I didn't remember much. I've been lying down for two whole days, but look, I've flown by plane, traveled by train, and now by car, and there's still water left on the boat. They say there is such a route, God willing, I'll think of something… And when I recovered a little from the trip, I decided to call Nikolai Viktorovich again. Before that, we began to communicate regularly by phone and on the Internet. He said that he had already experienced our viral times for himself. He got sick, caught this damn corona. But it's all good that it was more or less costed for him. He told me that he tried to go outside, be in air. He went for mushrooms and blueberries. There were almost no literary events, or they were held very rarely and with all sorts of precautions. I relayed our conversation to my son, who jumped at the idea of picking blueberries. I tried to talk him out of it, but he didn't. I called, made an agreement, and now we are going to see Nikolai Viktorovich in Vsevolozhsk, along the “road of life” as I read on the road signs. Not arbitrarily, as on the screen flashed in my eyes, imaginary shots of the military chronicle of besieged Leningrad. To distract myself, I started talking to my son. We stopped by to pick up Nikolai Viktorovich. He was waiting for us, and after leaving the apartment, he sat in the front seat of the car and became our guide.”

Turning around the city, the car swerved along the road surrounded by forest. They were mostly pine trees. In places, the road was paved with rubble stone. Unexpectedly, in the middle of the forest, there were buildings of solid houses, fenced with a dense fence.

“And now, there will be a lake called Dlinnoe,” said Nikolai Viktorovich and pointed with his hand. “It's followed by a lake called Glubinnoe.”

I then immediately cut in on our conversation, saying:

“No way! It sounds like our lakes. We also have Dlinnoe and Glubinnoe.”

“But we will go a little further to another lake with the name Bolshoye or it is also called Krugloe. We'll stop there,” Nikolai Viktorovich explained.

Soon the surface of the water began to flash like mirrors behind the trees. When we put the car in and everyone got out, we saw a big round lake. It was as if someone had filled a large, extra-large plate to the brim with water, and placed greens around it. It was so densely surrounded by the lake trees, stepping to the water's edge. After walking a few hundred meters along the road and going a little deeper into the forest, we noticed how blueberries began to look at us from the bushes with shining eyes. We started collecting and talking at the same time. We talked and remembered. We shared the memories and talked.

“And what was that you were remembering?”

“Interestingly, it turned out that at the beginning of his creative path, Nikolai Viktorovich was greatly influenced by our other fellow countryman, the bard Vladimir, and you know this Vladimir lived on my childhood street, just above my parents ' house. We even had a little fight with him once when we were kids… He played guitar and wrote some stuff. I wanted to go abroad. I tried to persuade the guys to go to sea training. I remember his tall, not very slender figure and slightly bouncing gait. I didn’t know for sure whether he went to school or not, but it seems to me that at that time he came from Riga in a sailor's uniform. I can't say for sure how long ago it was. You listen to what Nikolai Viktorovich told me “I first heard the song ‘I'll write in an hour after the fight’ in the mid-80s of the last century, performed by my brother Anatoly. The piece became one of the songs on which I honed my performing art, repeatedly performing it in the circle of friends and in student companies. Much later, quite unexpectedly, I found out that its author was my fellow countryman, a native of the working village of Surskoye, the poet, bard Vladimir Aratsky. I managed to learn little about his fate: he was born in Sursky. During the years of Perestroika, I found myself in Riga, trying to do business. He visited the Riga psychiatric hospital, where he was put away. Then he died. That's all. Rest in Peace!” But I couldn't tell Nikolai Viktorovich anything more then, only later I found something about Vladimir. But it's a long story, and I'll tell you another time.”

“I haven't heard from him at all.”

“Time, my friend, gives you a lot of things to forget,” George said philosophically, and moved on to something else. “I'll tell you a little bit about the estate ‘Priyutino’, which was owned by Olenin Alexey Nikolaevich, is located on the ‘Road of Life’.

“You passed it, but probably didn't pay attention,” Nikolai Viktorovich told us then. “It is hidden behind a fence and has been restored for many years, and how many poets, writers, artists, composers have visited it in their time! Pushkin also visited there. He wooed the daughter of the owner of the estate, Anna Olenina, she rejected him. Ivan Krylov also visited the Olenins. The owner of the estate was very hospitable. And later, in Soviet times, Nikolai Rubtsov lived there, also tried to arrange a personal life – yes, apparently, sheltering penates jealously keep their offsprings of their geniuses. They provide inspiration, but not success in love. My godfather came here after the wedding with his new wife – and he, too, apparently, fell to the charms of nymphs of the Priyutinsky pond. Such a place... “

After a pause, George added:

“I read somewhere later that the owner of the estate had a small herd of cows and a building for storing milk. So sometimes there was not enough milk for the guests, so many of them came to the estate.”

“Well, at least you picked up some blueberries, otherwise I realized you were having a lot of conversations.”

“Of course, they did, and even then, Ivan's wife made the jam. There are enough blueberries there and everyone could pick them up if they want. And on the way back, we stopped for pies to Galina Sergeevna, that she specially baked for her fellow countrymen. The family of Nikolai Viktorovich, his wife Tamara and son Seraphim gathered at the dinner table. We could probably talk and remember for days, but we had to leave. And my son Ivan and I once again rode along the ‘Road of Life’ and took with us not only buckets of blueberries, but also kind, warm memories of meeting our fellow countrymen on Vsevolzhskaya land.”

“You didn't ask, where you could find out about your grandfather?”

“What is there to ask. Everything was quarantined, including the archives. My young grandson and I decided to get into the Writers ' Union of St. Petersburg when my son and I were taking them to the hospital to get acquainted and at the same time give them our book as a gift. But on the door there is an announcement similar in meaning to the famous one ‘The district committee is closed, everyone has gone to the front!’. But if you want to visit the aquarium, please pay money, put on a mask and go on. Business, commerce! Fish should be fed. But I'll tell you, there's plenty fish to see, of course. Especially for children. Even a scuba diver swims with sharks in a huge aquarium. Once again, the marine theme reminded me of my grandfather. I was determined to go to the Navy archives when I got home. I decided to take a plane home. Every day, walking with my grandchildren, I saw planes taking off and landing. The neighborhood where my son's family lives, not far from Pulkovo Heights.”

“You've probably checked all your pockets this time!”  George's companion asked with a smile.

“Check it out! First of all, I didn't recognize the airport anymore. This is a large, modern and beautiful building. I said goodbye to my dear granddaughters and son in the waiting room, before I had to go through four checks before getting on the bus that took passengers to the plane. You can imagine, even on the X-ray enlightened. But then two hours of flight and I'm in our regional center.  And it is necessary as I was lucky, late in the evening, on a passing truck to the house reached. Only one thing saddened me, our domestic aircraft were gone.”

And after a pause, George added.

“And I sent a request about my grandfather... now I'm waiting for a response.”

“You let me know when you get any news,” Georgiy's interlocutor asked.

With that, they parted ways.

 

And now the answer came from St. Petersburg from the archive. George studied the photocopies for a long time and carefully. And so many emotions, feelings and memories rolled over him. He couldn't wait to share, so he called a friend.

“Listen, I got copies of my grandfather's paperwork by email. Of course, it would be better to watch, but that's later. And now I'll try to tell you.”

My grandfather was called up shortly after the outbreak of the First World War. Oh, if you only knew, they sent me a circular, Form No. 6 of those times. This is the half of the document that remains in the part of the troops where the recruit arrived. So, it is written. Then lower, large 1914 YEAR. With a solid sign at the end. Four, of course, in words. Next line: Alatyr district for military service Presence of the 1st Simbirsk province. Below, in the capital letters, is the CORRECT FORM LIST. The most important thing highlighted, and under it the clerk wrote in an ornate manner: Baranov' Ivan Stepanovich.  Next is the first line.

The number of the reception mural and opposite number 91, the number of the 3rd precinct. In what order is accepted. And vice versa. By lot. It turns out that the call was made by lot. They wrote numbers on cardboard boxes, put them in a box, and then pulled them out.

Line two.  Nickname (or last name). First name and patronymic of the person employed. On the contrary, words Baranov Ivan Stepanovich, written down by the clerk. Below, the rank or estate and the society to which it belongs. And on the contrary, a peasant of the Alatyrsky district, the Baryshsky volost, the village of the Baryshsky Sloboda.

 The third line is interesting. Time of recruitment, year, month and date. On the contrary, 1914, October 9 written by hand. And it is especially interesting that in the same line below. The beginning of the service and vice versa. Since January 1, 1915. And they took it for five whole years.

The fourth line. Time of birth, year, month and date, and on the contrary, 1893, October 16.

In the fifth line. Height 2 arshin 64/8 vershok. Below the chest circumference is 20 vershok. And even lower. Weight 177/2 pounds.

In the sixth line. In what order was accepted for service. K – drill.

The seventh line. Statement of health status. Next, the line is not filled in. This should be understood as that our grandfather was healthy.

The eighth line of three sub-paragraphs. What religion... Orthodox.

Further. Single; widowed or married and has children; as well as the patronymic and Orthodoxy of the first. He is married to Alexandra Pavlovna and has a daughter, Raisa. The wife of the Orthodox faith.

In the ninth line, nothing is said about literacy. But in the fourth paragraph of this line. Occupation, craft or craft, this is the answer. Watering on a barge. I should have understood, that granfather was literate. Now it became clear to me why my grandfather got to serve in the navy. And at the end. I checked it with the original reception painting. Presence member and signature. He came to the service and entered the state maintenance on October 28, 1914. According to the order of 1876 No. 77 and paragraph 30 and the instructions for the admission of recruits, he was given things and money; where exactly the Baltic Fleet was assigned to service and in words.

Alatyr District Military Chief, Colonel. Seal and signature. That's the kind of document you understand. This dispatch was apparently written out to my grandfather in Alatyr and forwarded to St. Petersburg.

“Yes. Very interesting. I will definitely come to see it,” Georgiy heard on the phone.

“And the next document was already filled out at the place of service in St. Petersburg,” George continued. “Listen to this. A standard form of that time, filled out with more than one hand. ‘The recruit of the draft of 1914. At the top is number 456 written in pencil and corrected several times. On the right side of the form in the upper corner there is a not quite clear purple stamp ‘gunnery officer’’. From what I immediately understood, my grandfather was a naval gunner. Then it continued. Gubernia (province) of Simbirsk. Alatyrsky county. Name Ivan. Patronymic Stepanov. Last name is Baranov. Below is the ‘11’ of November 1914 (year). On the left in the square. Ocular. Of course, diseases. And the signature ‘Healthy’. Below. ‘Trachoma – no’. To the right of the name, patronymic and surname, there is a note column and in it two words — a doodle with a pen that cannot be recognised. There are two more squares to the right. In them. ‘Ears – normal’. ‘Internal diseases – normal’. At the very bottom there is a large rectangle, and in it: ‘External diseases 0_|_0_’. Below in words ‘the height is 169’, lower ‘the weight is 79’ and something is not recognizable in Latin and the volume of the chest is also unrecognizable. And at the very bottom of the document: print. (That is, the printing house) of the headquarters. Kroonstad. The port.

And at the end of the third photocopy. Form No.2. Track record. Below Ivan Stepanovich Baranov. He came to the service and entered state maintenance on October 28, 1914. Further. Assigned to service in the 1st Baltic Fleet Crew. 1914 November 12. Renamed to Sailors 2 – articles. January 8, 1915. By the Circular of the Headquarters of the Chief of the Rear and the Port of Kronshtadt for No. 858, he was enrolled in the Training Artillery Detachment of the Baltic Fleet in the class of gunners. 1915 April 27. And then in words. By the order of the head of the training detachment and the detachment of training vessels of the Baltic Fleet dated March 1, No. 189, to enroll in the commandery, as having passed the exams for this title, and to appoint to the 2nd brigade of battleships. 1916 February 23.

By the circular of the head of the 2nd brigade of ships of the Baltic Sea for No. 192 to appoint to the command of the battleship ‘Emperor Pavel 1st’. 1916 March 11. And one more entry. By order of the Head of the Training Detachment No. 473, he was promoted to the sailors of the 1st article from January 1st. The order was signed on December 31, 1915.

There are still photocopies, but they only confirm everything I told you above.

George fell silent. My friend was also silent. Then George continued:

“This is all before 1917, and nothing was sent about the events of the seventeenth and after. And my grandfather, count the years until 1921-22, served in the Admiralty, according to my late mother. It turns out strangely that the documents of the tsarist times have been preserved, but there are no Soviet ones. What can I say, in his district, where he returned, where he worked as chairman of the soviets and collective farms, you will not find anything. It's also good that Ivan Stepanovich got into the book of Memory of the participants of the Second World War with his sons Anatoly and Boris. And where did they fight, how did they fight? Question. Maybe I don't know how to search. But I will still try, God willing, something will turn out. Well, all right, come, look at the documents and George, turning off the phone, involuntarily plunged into thought.”